— Они не хотят слышать нас, — мужчина с волосами рыжими, словно пламя, оглядывал их, стоя на невысоком помосте перед людьми. Это его прозвали Лисом — и именно он поднял ведунов, которых гнали прочь Жрецы. Мара чувствовала, как пел огонь в его крови — тот, что обращал пеплом весь мир, когда приходило время, и сейчас пламя это почти что танцевало на его коже, зарождаясь в темных зрачках, — Они не верят нам, считают нас ничтожными, не способными понять истинную природу сил. Они отмахиваются от правды, которая страшит их.

Сердца их бились в едином ритме, превратившись в одно огромное, живое сердце, которое отказывалось умирать. Весь мир говорил, что оно должно остановиться, что время его на исходе, что все бессмысленно — но вопреки всему оно полнилось силой и не верило. Не верило никому — разве что тому, кто был выше людей, законов, звезд на темном небосводе, тому, кто вышивал на черном бархате золотые узоры небесных туманностей, тому, кто не знал смерти. И билось, билось до самого конца — и еще дальше, больше, сильнее…

— И если так — мы не будем ждать часа, когда они прозреют, — каждое его слово было ударом колокола, громом, и от каждого его слова их глаза полыхали все ярче. Словно в ответ ему, вспыхнули искрами энергии, танцующие под потолком, и комнату заполнило сияние, незримое глазам обычных смертных. Но Мара видела его, Мара ощущала, Мара знала — и все остальное было неважно.

Все прочее было лишь ветром в пустом битом кувшине, забытом по осени у пересохшего ручья, сброшенной змеиной кожей, ломкой и сухой палой листвой, которую ветра перетирали в пыль. Бессмертный был с ними и в них, был ими, и что, кроме этой истины, еще могло существовать в мире? Он был с ними, когда ведуны один за другим поворачивались к Маре, и в глазах их она видела ответ. Он глядел на них, когда каждый из них делал первый шаг, становясь на эту тропу для того, чтобы идти по ней до самого конца. Он стоял рядом с ней, и у Даэн — у ее любимой женщины, у самой нужной, как воздух необходимой женщины — были Его глаза. Он улыбался, и где-то далеко-далеко, в темном сердце дремучего сонного леса, на дальних болотах слышалось тихое постукивание — едва различимое среди тысячи звуков зимней студеной ночи.

Мара вдруг увидела ее, на миг прикрыв глаза. Она замерла у самой кромки воды, стянутой темным ледком, и колкий иней касался ее полупрозрачной тонкой кожи. Мгла, пересыпанная снежным серебром, скрадывала ее черты — но ведьма видела эти лунные глаза, видела тонкие линии ее нечеловеческого лица, и сердце звенело радостью узнавания. Иль-вэане подняла голову, и туман ее волос на миг осветился, когда болотный огонек, прозрачно-синий и легкий, опустился на ее плечо. Дух смотрел прямо в глаза Маре через тысячи верст, через время и века, и Мара совершенно ясно и четко понимала: они видят друг друга. Слышат друг друга. Они неразрывно связаны, они едины, и в том единстве было величайшее счастье. Еще несколько мгновений она вглядывалась в пришедший образ, а затем иль-вэане улыбнулась ей, и в груди Мары вспыхнуло солнце, и солнечный ветер, золотой и обжигающий, вырвался на свободу из огненной своей колыбели, рассеивая тысячи звезд и устремляясь за пределы этого мира, прорывая прозрачную плоть Вселенной и сливаясь с ней воедино. Он изменял ее, он заплетался в нее, и Мара знала: с этого мига ничто больше не будет прежним.