В сердце Улыбки разгорелась ярость, и её тело напряглось под весом цепей – она не будет лежать неподвижно, не будет улыбаться, когда мать поцелует её в последний раз. Не будет сонно моргать, когда тёплая вода окутает её, заполнит её.

Слушайте! Все вы, треклятые духи, слушайте меня! Я бросаю вам вызов!

Что? Отшатнулись? Правильно, бойтесь, потому что, клянусь – я вас всех с собой заберу. Я вас всех утащу в Бездну, в лапы демонов Хаоса. «Цикл такой», ишь! Порядок и хаос – куда более древний цикл, чем жизнь и смерть, не правда ли?

Давайте же, подходите, все вы.

В конце концов, всё было так, как она и помнила. Забрали её сестру, и она… ну, давай не будем теперь стесняться, милая девочка, ты её на прощание и поцеловала. И никакого масла дурханга, никакого оправдания.

Никогда не получается убежать так быстро и так далеко, как хотелось бы.

На шлюх всегда можно положиться. Его родила шлюха, девушка-сэтийка четырнадцати лет. Родители выгнали её… конечно, тогда она не была шлюхой, но чтобы прокормить себя и новорождённого сына – что ж, это был самый простой путь.

Среди шлюх он обучился основам религии, среди этих женщин, тесно связанных с его матерью, разделявших между собой все страхи и другие горести, которые приходили вместе с древнейшим ремеслом. Их прикосновения были добрыми, искренними, этот язык они знали лучше всего.

Полукровка не может воззвать к богам. Полукровка идёт по сточной канаве меж двух миров, и его презирают в обоих.

Но он был не один такой. И во многом именно полукровки крепче всего держались за традиции и обычаи сэтийцев. Чистокровные племена ушли воевать – все молодые копейщики и женщины-лучницы – под знамёнами Малазанской империи. А когда вернулись, они уже не были сэтийцами. Они стали малазанцами.

Поэтому Корик погрузился в старинные обряды – те, что ещё помнили, – но все они были, он это понимал уже тогда, пусты и лишены божественного присутствия. Служили лишь живым, полукровкам, родичам.

Не было в этом никакого позора.

Потом, куда позже, Корик нашёл собственный язык, защищая презренные жизни тех женщин, ради которых обучился прежде пустому идолопоклонству. Заботливый диалект, призванный лишь служить живым, знакомым, стареющим лицам, отплатить за добро нежеланным теперь бывшим шлюхам, которые одарили его в детстве. А потом он видел, как они умирали – одна за другой. Изношенные, истерзанные сотнями жестоких рук, равнодушием мужчин и женщин города, которые провозглашали экстаз поклонения богам, когда это было удобно, а затем оскверняли человеческую плоть холодной похотью, похожей на алчность хищника, готового убивать.