– В Горелый Бор поедете?

– А что это такое?

– Вот сейчас расскажу…

3

В предгорьях, в голубовато-чёрной таёжной глухомани, ещё недавно можно было встретить лагерные постройки. На полянах – полынью да крапивой поросшие могилы с номерными знаками. Там и тут виднелись обвалившиеся шурфы, пробитые в кремнистых монолитах – выцарапывали золото из недр. А золота здесь было – лопатами сгребли спервоначала, это уж потом отбойным молотком вгрызлись в глубину. За две или три пятилетки ударного, кошмарного труда все богатство подчистую подмели – бросили участок.

Старая глубокая дорога долго не топталась ни человеком, ни зверем. Разве что охотник мимоходом ступит в колею, забитую сочным подорожником и незабудками: очень, очень много на печальном том пути растёт голубоглазых, слезой-росою окроплённых незабудок.

Время словно стороною обходило бывший лагерь. Годы и годы всё там стояло, как прежде. Серые высокие заборы в несколько рядов. Железная колючая крапива – прочная проволока, натянутая густо, щедро и подключенная к току такой страшной силы, что если дотронуться – две-три секунды, и нету тебя, только груда угольков на земле задымится. Сторожевые вышки над лагерем торчали, поблескивая грязными стёклами, напоминающими ледяной оскал штыка, ствола либо сытое мурло охранника с биноклем. Если прислушаться, прикрыть глаза – свирепый лай овчарок возникнет в тишине, разлаиваясь эхом по распадку; заскрипят ворота, запуская смертельно утомленных узников, поднявшихся из золотого забоя. На контрольно-пропускном посту – он тоже уцелел – кажется, вот-вот начнётся унизительный шмон; проверка. Сытые жестокие жлобы с малиновыми нашивками на форме – «малиновые парни» – с каким-то садистским удовольствием, замаскированным под необходимую служебную обязанность, заставляют наизнанку вывернуть всё, что возможно, а то, что невозможно – прошмонают. Погаными потными лапами под телогрейку залезут, под нательную рубаху, под кожу ногтями вопьются и в самую душу проникнут, обшарят. «Малиновые парни» – опытные черти, их не проведёшь. Ножами они старательно скребут полуразвалившиеся башмаки и утята – резиновые, то бишь, сапоги. Каблуки и подошвы исследуют чуть ли не с лупой – может быть, заклятый зэк вместе с грязью тащит «золотую вошь» в тайник: подкопить немного и броситься в бега. В бараках стоят – ещё крепкие с виду – дощатые нары, исписанные горькими проклятьями жизни и судьбе. (На одном краю барака написано «Мурманск», а на другом – «Сахалин»). Целёхонькие, жуткие бараки. Словно ждут, не дождутся своих замордованных узников: из прошлого придут или из будущего…