Есть в этом, увы, доля правды и дальнозоркого печального пророчества, если говорить о беловодском вихре.

В то утро всё начиналось как-то невинно и вполне безобидно. Поначалу в сонном углу рукотворной пустыни тонким свёрлышком закрутился неприметный серый смерч. Поднялся, потянулся ленивой потягушечкой и от нечего делать – шутя, играя, как дитя – смерч подбросил пригоршню песка над своей вихрастой головой. И тут случилось нечто непредвиденное. Летящий мимо ураганный ветер неожиданно вдул в него злую разбойную душу. Вихорь-дитя моментально окреп – превратился в детину. В плечах раздался – на версту – и лохматою башкою облака подпёр. В ладоши хлопнул – эх! Ногою топнул – ах! И пошёл со свистом плясать вприсядочку и матерные песни напевать:

И заволновалась рукотворная пустыня, зашевелилась, как половицы в избе шевелятся, прогибаясь, скрипя и постанывая под тяжестью хмельного плясуна, который сейчас своей огнеопасной пляской, искрами своими из-под каблуков и хатенку спалит, и всю округу пустит по миру с сумой.

Пыль, перемешанная с морской солью, поднялась густыми волнами со дна и разыгрался жуткий шторм на бывшем море – один из тех убийственных угарных ураганов, которые над нашей беловодской стороной проносятся теперь десятки раз в году и достигают фантасмагорических размеров: до пятисот километров в длину и до пятидесяти в ширину… К небесам вздымаются миллионы тонн солей и пыли!.. И никому, конечно, несдобровать во время свистопляски эдакого чёрта: ни перелетным стаям птиц, ни могучим лайнерам, ни звёздам, ни луне – всё превращается в пыль среди этой взбесившейся пыли…

– А вот теперь нам надо отключать автопилот! – сказал лётчик, нажимая кнопку и принимая управление на себя.

Напарник тревожно покосился на него.

– Фил! Что происходит? Где мы есть?

Пилот ошалело смотрел на приборы, на карту.

– Кажется, мы отклонились от курса! Автопилот, наверно, барахлит… Хотя вот на этом дисплее – Жан, смотри – тут же чётко видно нашу траекторию: мы летим точно так, как спланировали.

– А в чём же дело, чёрт возьми?! Фил, я клянусь тебе: это Сахара!

– Спокойно, Жан, спокойно! Если это Сахара, значит, я – Антуан де Сент-Экзюпери! – Лётчик пытался шутить ободряющим тоном, но губы его лихорадило.

Стекла в кабине лайнера быстро потемнели, а затем и всю кабину снаружи словно кто укутал чернющим плотным плюшем. Только в одном месте через этот «плюш» пробивалось тусклое, чахоточным румянцем обозначенное пятнышко – то было солнце.

Ураган усиливался… Крылья и хвостовое оперение лайнера стала сотрясать жестокая и нарастающая вибрация – флаттер, грозящий вытрясти из самолета не только все заклепки – душу всю.