– Ян, Ян, – заговорил Клаус, обхватив голову брата и заглядывая в глаза. – Какой же ты идиот, Ян. Ты живой? Ян? Ты всегда был идиот. Ян?

Пластинчатый зашевелил губами, голос прозвучал слабо.

– Я… тебя… ненавижу…

– Знаю, знаю, – быстро проговорил Клаус, зажимая рану, но пластинчатый бледнеет на глазах. – Я тебя тоже. Только не помирай, ладно? Ты меня слышишь? Не засыпай!

Ян прохрипел еще тише:

– Агата… Я… говорил… В этой истории я хороший парень…

– Конечно хороший, – тараторил Клаус, все сильнее надавливая на рану. – Самый хороший. Ян, какой ты дурак… Ян держись, не умирай.

– Агата… Цела? – едва слышно спросил пластинчатый.

Клаус судорожно закивал.

– Да-да, все целы. Все живы. И ты будешь жив. Ты будешь жив. Нельзя умирать по два раза за день. Слышишь? Слышишь меня?

Пластинчатый повернул голову и посмотрел на брата из полуопущенных век.

– Клаус… – прошептал он бледнеющими губами.

Потом Ян замолчал. Реальность накрыла ледяной волной, внутри все упало, хотела броситься к ним, помочь. Сделать хоть что-нибудь. Человек, подмирец, который казался последним оплотом предательства за секунду переменился и бросился под пулю, чтобы защитить меня. Я вдруг поняла, что Клаус всегда видел в брате только хорошее, несмотря на все разногласия.

Я сделала шаг к ним, намереваясь сделать все, что в моих силах, но локоть сжали прохладные пальцы.

Когда оглянулась и подняла затравленный взгляд на Лодина, тот произнес:

– Цветок, Агата. Это не наш мир, не наша боль.

– Тогда почему я ее чувствую? – прошептала я, ощущая, как рыдания сдавили горло.

Лодин повторил:

– Цветок. Ты должна.

– Я всегда кому-то что-то должна, – произнесла я бесцветным голосом.