— Тогда без сильного псаха на выходе имеем ледышку без признаком жизни, — гость трагически углубил складку на лбу. — Увы... Надейся на травников и псарей. Если заодно тебе интересно, как далеко может выбросить противоток плывущего снизу, я скажу лишь одно: человек войдет в Нитль в пределах земель того же замка, где заложена основная складка, причина противотока. Я ответил?

— Ты один на западе умеешь не таить ответы, — улыбнулась Тэра.

— Неужели лютые зимы вернутся?

— Я не готова вслух произнести ни единого звука, — строго и нехотя выговорила Тэра. — Очень тонкая материя. Очень. Один надрыв — и не собрать ничего уже... никому.

Гость кивнул и улыбнулся маленькой Милене. Попросил прогуляться с ним и показать ближний лес. Пожалуй, он желал передать хоть малую толику своего дара, искрене радуясь общению. Он отдыхал душой и долго гостил в Файене, он привез с собой двух даровитых подростков и довольно взрослого уже анга, убедил Тэру взять их в обучение.

Отбыл домой западный дайм под осень. Милена провожала его, стоя на стене, улыбалась и думала: вот уж лучший был гость из всех, и хорошо бы вернулся поскорее, как обещал... Две зимы спустя замок у основания западного луча перестал существовать. Никто так и не понял, отчего вальзы запада не успели позвать на помощь, а анги не отстояли высоких и надежных стен. Летом на горелой пустоши стал расти новый замок, заполняя собою брешь в плетении силы запада. Тот самый замок, где любимым учеником нового дайма стал Йонгар...

От мысли о чудовищной неполноценности замены холод ударил еще больнее. Зато Милена очнулась — взрослая, нынешняя, которая упрямо гребла домой, в Нитль, и никак не могла вынырнуть из цепкой хватки противотока, из этой ледяной воронки в теле студеного, не годного для жизни, междумирья.

И все же она добралась.

Так холодно, что сами мысли смерзлись. Отрывать щеку от стужи — больно. Просыпаться невыносимо тяжело. Покой зимы под шубой снега сладок, непокой жизни ужасен, полон мук и не сулит впереди надежного, доброго, постоянного. На пальцах кровь: видимо, щека поцарапана.

— Хватит моргать, — заорали в ухо.

— Вот знакомая ей кайя, — вторят в другое ухо. — Не надо так торопить. Это не ваш замок, и как псарь я...

— Это почти ничей замок, — не унялся первый голос. — Подъем! Живо жить!

— Юг, — с отвращением прошипела Милена.

— Юго-запад, — насмешливо уточнили в ухо, угрожая целости перепонки.

— Тише. Я еще не глухая.

Милена протерла глаза онемелыми пальцами, непослушными, не годными ощущать. В голове крутился вихрь противотока. Стужа обняла еще там, в перемещении, и не отпустила по прибытии. Шею ужалила боль, ожогом по коже растекся кипяток шокового согревания. Кайя — ценный псах, но в зиму она склонна спать, более морозов опасаясь лишь шума. Сейчас на замерзшую кайю орали. Она, бедняга, не могла дозировать лечение, впрыскивая в кровь отраву. Целебную, но ничуть не разбавленную. Милена всхлипнула, зажала уши. Южное самоуправство не иссякло: руки выломали в плечах, на сплошную рану спины, еще недавно сберегаемой крапом, высыпали снег. Стали растирать.