Сделав вывод, достойный вальза востока, Милена красиво вздернула верхнюю губу и резко, на выдохе, обхватила ладонью рукоять клинка. Она лишила себя права передумать и испугаться, она укрощала чужое оружие — не назвав себя и не спросив соизволения. Рудная кровь вскипела от негодования, ножны вмиг нагрелись, кожа и нитки с них стали облезать горелыми лохмотьями. Милена невозмутимо прищурилась и сняла изуродованные ножны свободной рукой, отбросила в сторону. Клинок светился, словно его только что выковали, и жар работы еще не иссяк.

— Я права, — проворковала Милена, ласково провела пальцами по лезвию — слегка теплому для её кожи, чего бы ни желал в этот миг разяренный клинок. — Когда я так окончательно права и в духе, мне никто не возразит. Ты кровь мира? Пусть. Я тоже кровь его, и души людские — сырое железо для моей ковки. Тебя можно создать лишь вдохновением? Меньшее и мне не сгодится.

Милена встала, пошатываясь и едва сознавая свои действия. Ощущая кожей тепло, она поклонилась пламени, и Файен взметнулся, поднялся над углями, мгновение назад — темными. Теперь огонь гудел и танцевал, тянулся многоцветными вьюнами пламени к клинку.

Живой огнь отразился золотыми и алыми змеями в безумном взгляде Милены, и не осталось там ни капли болотной зелени, когда пламя обняло лезвие, наполняя его искристой игрой бликов. Сталь текла в жаре Файена или огонь слоился и оседал твердым глянцем? Некому было задать этот нелепый вопрос.

Милена смотрела сквозь пламя в иной слой мира, жадно хватала ртом обжигающий воздух — и улыбалась. Вдохновение впервые посетило её, осенило, окрылило... и позволило быть вальзом, раскрыло весь дар, каков он при подъеме в чистый дух. Сгинули каминный зал, изможденное тело умирающего Бэла, собственная сгорбленность замерзшего человека, едва способного стоять.

Клинок пламенел жизнью. Он принадлежал душе Бэла и соединял эту душу с Нитлем, непостижимым, нечеловески сложным и бесконечным. Нитлем, который, вот ведь как бывает, тоже порой нуждается в опоре, и находит её на ощупь, вслепую, ошибаясь и обжигаясь, сомневаясь и опаздывая — совсем как Милена...

Поддев ладонью затылок Бэла, Милена примерилась и, скрипнув сжатыми от упрямства зубами, загнала клинок в позвоночник прорицателя — по рукоять. Сразу же изъяла и вернула в пламя Файена. Поклонилась огню, устало села, оттолкнула темный, бархатный от сажи меч.

Первый звук, который разобрали уши, знаменуя возвращение в явь, был именно звон металла о мрамор.

— Чер, я вышла из ума, — выдохнула Милена, наконец разжав зубы. Мелкая дрожь донимала сильнее, укрупнялась. — Чер... Лэти немного порезала его, я запорола совсем. Или как? Я ведь знала, что делаю необходимое! Или что я вообще — знала?