Вернувшись с позорного, как Феликс его назвал, похода, после которого не зазвенело ни одной вшивой медальки не его груди, Феликс стал молчалив, задумчив, еще стал быстро худеть и побледнел. Часто его видели на крепостной стене, смотрящим вдаль, даже по ночам; бедняга стремился к уединению с тем же успехом, с каким можно было бы уединиться в бочке с килькой. Чтобы запечатлеть образ любимой, Феликс даже пытался рисовать: Альфонсо видел только один рисунок – пучеглазое лицо с кривым носом, огромным лбом и мольбами о смерти во взгляде смотрело на него из под всклокоченных нетвердой рукой недоделанного художника волос – пакли, не признающих никакого насилия над собой в виде прически.

– Господи, – молил Феликс в отчаянии, – дай только мне возможность умереть у ее ног…

День выдался жаркий, скудный на ветерок, но щедрый на веселое птичье пение и хорошее настроение: именно в такой светлый, солнечный день должен был зазвонить колокол – единственный колокол, избежавший участи быть переплавленным в оружие. Пыль от тысяч вражеских всадников поднималась высоко в небо – наверное, сам Агафенон задыхался ею, звон тысяч лат глушил даже на расстоянии в километр. Стены крепости моментально забились людьми, желающими посмотреть на приближающегося врага – пришлось даже приказать вытолкать всех лишних вниз.

– Приготовиться,– сказал Альфонсо, – лекарей, носилки. Лучники на стену, крестьянам – варить смолу, готовьте ведра. Оденьте латы, у кого есть.

– И еще, – добавил он, подумав немного, – всем в доспехах – при ранении не падайте за стену, падайте внутрь крепости, ваши доспехи пригодятся другим.

Приближение вражеской армии было страшным – как приближение огромной волны на не очень крепкий маяк, казалось, что смерть неминуема. Однако Эгель, посмотрев на располагающихся поудобнее солдат, сказал что их «как то унизительно мало» и «видимо они думают , что нас так легко сломать».

Потом Альфонсо, от волнения, неловко балансируя на лошади, участвовал в первой своей встрече парламентеров; ничего особенно, просто предлагали сдаться, тогда, возможно, сохранят жизнь кому то. Был соблазн у Альфонсо так и сделать, но неожиданно проснулась гордость: парламентером прислали захудалого графишку, да и командовал осаждающими воевода, всего лишь герцог, от этого стало обидно. Ни к чему не договорившись, разъехались в разные стороны. Полутораметровые стены крепости – его крепости, обняли Альфонсо, обещая защитить.

То, что увидел воевода Алексии по утру не могло уложиться у него в голове. Его армия готовилась взять крепость штурмом – задача для них и вправду не казалась сложной – вместо рва – болото с утками, вместо нормального полководца – монах, который об осаде замка знал лишь то, что в этом лучше всего не участвовать ни с той, ни с другой стороны. Из- за стены, сиротливо и жалко, выглядывал один единственный лучник.