– Молния бьет, гром грохочет, даже боги бросают сейчас взгляд на это. Заметьте это, милостивые господа. Заметьте это, добродетельные жены и девственницы. Этот день не останется днем, какой кто-то скоро забудет. Кто не сделал ставку – сделайте ее! Кто поставил – поставьте еще раз!

Новая девушка-рабыня спустилась в корзине, и мужчины бросали ей сумки, и монеты, и каури. Кое-что из брошенного попадало в корзину, кое-что девушке в лицо. Уныл-О́го увидел новую девушку-рабыню, спустился на самый низкий уступ, потом стал подниматься с уступа на уступ, сгребая с них брошенные залоги. И только тут дошла до него та поэзия, что пела девушка на языке, какой он не понимал. Язык, на каком можно бы сказать: «Взгляните на нас, об унынии речь мы ведем, а уныние на любом языке словом звучит одним». Кулак Синего О́го врезался ему прямо в скулу, и Уныл-О́го выплюнул витавшую в мозгу мысль. Он упал спиной в воду, которая залила ему нос и не давала дышать. Синий О́го воздел руки, обращаясь к толпе, в какой одни весело подбадривали, а другие шикали: громко, когда уши Уныл-О́го появились из-под воды, и неясно, когда он вновь погрузился в нее. Синий О́го топал по кругу на возвышении, резко дергал вперед-назад пахом, будто воздух имел. Он смотрел вниз на Уныл-О́го и заходился в громком хохоте так, что закашлялся. Уныл-О́го хотелось так и лежать, в на-дежде, что вода поднимется, наверное, как в прилив, и поглотит его. Синий О́го отступил и нагнул голову, как бык. Разбежался в три шага и высоко прыгнул. Сложил руки вместе, чтоб обрушить их на голову Уныл-О́го. А тот уперся локтем в грязь и вскочил, встречая Синего боксерским правым свингом. Удар пришелся Синему О́го прямо в грудь, кулак проломил ее и вышел со спины. У Синего глаза полезли из орбит. Толпа стихла. Синий О́го упал и покатился, таща за собою вверх Уныл-О́го. Глаза его все еще таращились. Уныл-О́го ревом огласил стены, рванул руку и вырвал сердце Синего О́го. Тот на миг уставился на него, изо рта кровь полилась, и Синий упал мертвым. Уныл-О́го поднялся и зашвырнул сердце на средний уступ, и все пригнулись, уворачиваясь.

Выбежал Устроитель Зрелищ и обратился к толпе:

– Был ли когда-нибудь победитель так… так грустен, братья мои? Когда он будет побит? Кто остановит его? И чья смерть… я сказал, чья смерть, братья мои… заставит его улы…

Зрители, сидевшие прямо перед Устроителем, увидели это. Железные костяшки кулака, когда они вырвались из груди Устроителя. Глаза Устроителя заволокло белым. Рука О́го рывком вышла обратно, таща за собой сломанный позвоночник. Устроитель осел смятой тряпкой. Рабыня смотрела на все из своей корзины. Весь колодец замер, пока не взвизгнула какая-то женщина. Уныл-О́го метнулся к первому уступу, вышиб деревянную подпорку сидений, и орущие люди покатились прямо на его разящий кулак. Первый, второй, третий. Четвертая попыталась убежать по воде, но О́го сграбастал ее и швырнул на другой уступ, полный народу, сшибая всех. Мужчины и женщины криками взывали к богам и карабкались по лестницам. Еще больше народу карабкалось по тем, что карабкались по лестницам. Однако Уныл-О́го вышиб еще одну подпорку, и рухнули два уступа, один удар, один рывок, один взмах дубины – и тела кучей валились на тела. Один мужчина от его удара улетел в грязь, и та затянула его. Другого О́го втаптывал в воду, пока та кровью не окрасилась. И так он обрушивал лестницу за лестницей, уступ за уступом. Запрыгнул на один из немногих оставшихся уступов, круша, сминая и сшибая всех, бывших на нем, потом перескакивал на другой, потом еще на один, поднялся так высоко, что для того, чтобы убить, вполне хватало сбросить людей вниз. Запрыгнул на верх колодца и поймал двоих убегавших, ухватил их обоих за головы и с маху шмякнул их одна о другую. Какой-то юноша, выбравшись из колодца, нарвался на Уныл-О́го. Юноша и близко не походил еще на мужчину, юноша, богато разодетый, как и его отец, юноша, кому было скорее любопытно, чем страшно. Уныл-О́го взял лицо юноши в свои ладони, нежно, мягко, как шелк, потом рванул его и сбросил вниз. А потом заревел диким зверем. Девушка-рабыня в корзине все еще висела в воздухе. Она не произнесла ни слова.