– Где Соголон? Малец?

Уныл-О́го здоровой рукой указал на другую комнату. Венин-Джекву бросился туда, разя по пути палицей гвардейцев, в чьих телах билась молния. До двери он добежал, как раз когда ударил гром, отбросив его от дверного проема и сбив меня с равновесия. Чуть поодаль Мосси выбирался из кучи рухнувших полок и глиняных горшков.

Ипундулу. Ноги его не касались земли, висел он спиной ко мне. Белые пряди в волосах, длинные перья на затылке, что торчали, как ножи, и доходили ему до самой спины. Белые крылья с черными перьями по краям и шириной во всю комнату. Тело белое, неоперенное, худое, но мускулистое. Черные птичьи ноги парили над глиняным полом. Ипундулу. Правая рука его поднята, когти сжимали шею Соголон. Была ли она жива, я не разобрал, но кровь капала под нею на пол. Молния затрещала и пробежала по всей его коже. Ипундулу выхватил из плеча нож и метнул его в Мосси, тот отпрыгнул, поднял мечи и не сводил глаз с него. Соголон, у которой губы побелели, с трудом приоткрыла один глаз и посмотрела на меня. За спиной у меня по полу катался Венин-с-Джекву, силясь встать на ноги. Молния перескочила с кожи Ипундулу на лицо Соголон, и та застонала сквозь стиснутые зубы. Мосси соображал, как удар нанести. Может, кто-то мне рассказывал, может, сам догадался, но я бросил факел прямо в птицу-молнию. Факел ударил в спину под лопатку, и все тело Ипундулу охватило пламя. Он бросил Соголон, истошно закаркал вороном, завертелся, задергался, попытался взлететь, потому как пламя пожирало оперение и кожу весьма быстро и очень жадно. Ипундулу взбежал на стену и побежал по ней, обдирая кожу и надрываясь карканьем – шар ревущего огня, что набирал силу от перьев, от кожи, от жира. В комнате завоняло дымом и горелым мясом.

Ипундулу упал на пол. Мосси подбежал к Соголон. Птица-молния не умер. Я не слышал, как он хрипел, телу его вернулся облик человеческий, кожа почернела там, где обуглилась, и покраснела там, где лопнула, обнажив мясо.

– Она жива, – сообщил Мосси. И протопал к Ипундулу, что лежал на полу, дергаясь и хрипя. – И он тоже жив, – произнес он, ткнув клинком Индупулу под подбородок.

Что-то заставило меня пробежать взглядом по переполненным полкам – тарелки, горшки, чаши с сушеной рыбой – и заглянуть под стул. И из-под стула мой взгляд получил ответ в упор. Широко раскрытые, яркие в полутьме глаза уставились на меня, уставившегося на него. Внутренний голос подсказал: «Вот он. Вот он, малец». Волосы буйные, кокетливо вьющиеся, ведь какими же еще быть волосам у мальчика, у кого не было матери, чтоб их расчесывать и стричь? Он испуганно дрожал, и поначалу я думал, что это из-за тех, у кого он находился, ведь какой ребенок не боится чудовищ? Только малец, должно быть, наведывался в десятки домов, повидал десятки убийств: вполне хватало, чтобы считать убийство женщины с пожиранием ее и убийство ребенка с пожиранием его детской игрой. Коль скоро всю свою жизнь прожил с чудовищами, что для тебя чудовищно? Он не сводил глаз с меня, я – с него.