О да, хорошо было писать такое в теплом трактире с толстой Марго на коленях. И потешаясь над товарищами, которые сейчас кланялись ветрам на парижском Монфоконе. Вийон понимал, что в эти минуты он заканчивает писать завещание всей своей жизни и что никогда более не будет дано ему сочинять вирши.
А потом в глазах палача что-то блеснуло. Он выпрямился и направился к знатному вельможе.
– Милостивый господин, – прохрипел. – А может, я бы этого засранца… помощником… субтортором?
– Вы с ума сошли, Петр? Хотите взять служащим этого горлореза и вора?! Этого никчемного виршеплета из Парижа?
– Отпустите его! Милосердия! – надрывался плебс, слуги и городская беднота, напирая на сомкнутый строй стражи.
– Не справляюсь, господин. Сами видите. Старый я… Тридцать лет службы… А из местных палачом никто не хочет быть.
Режинальд де Обур посмотрел на разгневанную толпу, на Вийона, которого как раз ставили на лесенку. А потом с неудовольствием перевел взгляд на палача, согнутого в поклоне, сгорбленного и постаревшего. Могло показаться, что еще минута-другая – и мастер дыбы и виселицы свалится на доски.
Толпа взвыла. В стражников полетели комья грязи, гнилые репы и яблоки, которые быстро могли стать прологом к вещам куда более печальным – швырянию камнями и избиению палицами. Такие настроения плебса могли стать признаком и того, что вновь начинаются бунты бедняков.
– Стойте!
Стражники замерли.
Помощник синдика подошел к трясущемуся поэту, равнодушно взглянул ему в лицо.
– Франсуа Вийон. От имени совета города Кагора спрашиваю тебя: если освобожу тебя от повешения, согласишься ли стать помощником мастера Петра Абрревоя, городского пыточных дел мастера?
Вийон замер. Это было как… откровение. Словно сон. Поэт хорошо знал, сколь презираемо ремесло субтортора, коего забрасывают грязью и шутками на потеху толпе. Однако наверняка это была куда более благородная профессия, чем ремесло висельника, качающегося на городской шибенице. Если учесть перспективу конопляной веревки, занятие это выглядело не менее притягательным, чем предложение службы при королевском дворе!
– Несомненно, добрый господин! – выпалил Вийон. – Хочу, хочу, хочу!
– Одного хотения маловато, – с сомнением проворчал де Обур. – Клянешься ли ты совершать все по воле мастера Петра? И верно служить городу Кагору?
– Всем, чем хотите, поклянусь, милостивый государь, и стану, чем пожелаете. Ибо приходилось мне быть уже всем, господин, ибо я – поэт и философ.