Толпа зашумела, заворчала, совершенно как если бы была вдохновлена его словами. Просто невероятно, но стихли даже свист и крики.
– Вот видите, как кончается моя жизнь, мещане, – продолжал поэт с плачем. – Если б учился я в молодости, в те быстро промелькнувшие годы, если б воспитывался в честно́м обычае, то был бы у меня дом и мягкая постель. Что же с того, коль бежал я от школы прочь, проводя время в дурных забавах? Ошибся я, братья, и вот теперь, когда говорю это, сердце мое обливается кровью. И справедливая расплата ждет меня за старания мои – запляшу я нынче на доброй вашей шибенице!
– Милосердия! – крикнул кто-то в толпе. – Милосердия, светлейшие судьи! Славный господин Режинальд! Отпусти нам одну душу!
Де Обур содрогнулся и взмахнул пухлой, украшенной перстнями рукою, словно отгоняя надоедливую муху.
– Хватит уж! – сказал он, прерывая дальнейшие речи Вийона. – Городские вороны охотно выслушают остаток твоей проповеди, поэт. Мастер Петр, за работу.
– Пойдем-ка, парень, – прохрипел старый палач и подтолкнул Вийона в сторону виселицы. – Кому пора – тому в дорогу. А тебя нынче вояж ожидает короткий. На третью ступеньку лестницы, прямо в Царствие Небесное.
Он замолчал и скорчился, положив ладонь на грудь. Вийон слышал, что в груди его хрипит так громко, словно сама госпожа Смерть наигрывает там прощальный марш на трубах из внутренностей палача.
– Говорил же я, чтоб взяли вы себе помощника, мастер Петр! – сказал герольд. – Стареете вы. Не справитесь. О могиле пора вам подумать, а не о ремесле палача.
– Никто не согласился стать субтортором[126], кум. А если нет добровольцев, то мне самому трудиться приходится… Вперед, юноша. Ступай за мною.
– Милосердия! – кричало уже несколько голосов.
– Освободите его!
– Это поэт!
– Нельзя артиста казнить!
– Милосердия, люди! Милосердия приговоренному!
Толпа напирала на городскую стражу, окружавшую помост. Зашумела, загудела. Громко. И все более опасно.
– Тысяча проклятий! – рявкнул де Обур. – Зачем ты столько болтал, мошенник!
– Чтобы сделать вам приятное, господин!
– Все равно тебя повесим! – повысил голос де Обур. – Вперед, в петлю. Эй, стража! Помогите доброму Петру!
Стражники не заставили себя упрашивать. Ухватили Вийона за воротник и рваный кафтан, а потом поволокли под виселицу. Поэт задрожал. Не было у него сил, чтобы молиться или закричать. Не хватало ему духа сопротивляться, а на устах звучали слова последней его баллады, написанной сразу после бесславного конца банды Ракушечников: