– Мне нужна ваша помощь, – сказал Вийон. – Я нашел свидетеля, одного из приспешников Ру. Увы, он от меня ушел.

– Как это? – прохрипел Петр. – И что теперь будет?

– Не беспокойтесь. Ушел туда, куда скоро направитесь и вы. На тот свет. Но это не все. У него на груди было выжжено странное клеймо. Крест, заканчивающийся лилиями. Говорит ли вам это о чем-то? Не ставили ль вы когда-нибудь такого знака на теле преступника или шельмы?

Палач задумался. Прикрыл глаза, подпер голову ладонью. А потом раскашлялся.

– Был такой. Горбатый и уродливый. Звался, кажется, Дюпон? Дюмон? Да, Морис Дюмон. Годы назад, Вийон. Чуть ли не во времена, когда Карл VII отбил у англичан Бордо. Десять лет, а то и больше.

– Помните, может, кум, за что вы поставили ему это клеймо?

– В точности. Помню как нынче, поскольку мерзкий он был паскудник. Скажу больше: должен был пойти по приговору на костер, но епископ его простил.

– Ага, вот значит как, – пробормотал Вийон. – Значит, был он апостатом?

– Должен был пойти за ересь на костер. Но выдал сотоварищей, а потому его приговорили лишь к клеймению и бичеванию, а потом изгнали из города. Больше он уже здесь не появлялся.

– Был вальденсом? Бегардом?

– Погодите, кое-что вам покажу.

Петр медленно поднялся. Поднял крышку тяжелого сундука, в котором велел спрятаться Вийону, когда в первую ночь приехала за ними черная повозка. Порылся там минуту и наконец вытянул подгоревший кусок материи. На ней был вышит потрепанный желтый крест, чьи плечи заканчивались лилиями.

– Что это?! – выпалил Вийон. – У горбуна точно такой же выжжен был на груди!

– В такие одежды облачают еретиков. Были они на сотоварищах горбуна, когда их вели на костер. Я в ересях не разбираюсь, в Бога верую, в Святую Троицу. А о них говорили, что какие-то perfect… То есть Совершенные, или как-то так… Я уж и не помню.

Вийон замер. Perfecti… Совершенные… Добрые люди. То есть манихеи, прозванные катарами. Но откуда они взялись здесь и сейчас? Через двадцать десятилетий после крестового похода Симона де Монфора, после захвата Монсегюра, после инквизиции в Монтайю и сожжения братьев Отье. Однако культ Добрых людей выжил в Лангедоке; корни манихейской веры тянулись так глубоко, что не сумели справиться с ними ни мечи крестоносцев, ни доносы шпиков, ни огненные костры, сложенные Арно, Селла и Катала в Кагоре, Тулузе, Альби, Каркассоне, Бернардом Ги в Монтайю и во многих других городах и селах, лежащих у подножия гор.

– Верно ли я услышал, мастер Петр? Тот горбун выдал своих товарищей, катаров, и благодаря этому получил прощение?