«Беги, – подумал Вийон, – беги на юг. К Святой земле, в страну львов и пантер, прежде чем настигнет тебя холод, леденя твой путь, прежде чем мороз бросит тебя на твердую, окаменевшую землю, откуда ты уже не вернешься…»

Он осмотрел подворье, заглянул в хлев. Свиньи валялись в грязи, бурая корова стояла неподвижно, глядя на него бессмысленным взглядом.

Тут ему нечего было делать. Даже не хотелось искать золотишко или обкрадывать убогий этот дом. Да он готов был голову на эшафот положить, что в сундуках, мешках и за печью он, скорее всего, нашел бы вонючие козлиные шкуры да две горсти крысиного помета, но ни одного золотого флорина.

До приоткрытой входной двери оставалось всего пару шагов, когда что-то промелькнуло в той щели, где раньше он видел только обомшелый фасад двухэтажного дома по другую сторону улицы. Некая фигура прошла по улице, словно дурной сон или неупокоенный, кающийся дух.

Вийон осторожно подошел к двери. Медленно толкнул ее и выглянул. Ничего. Болотистая, смердящая улочка, мокрые, покрытые грязью и дерьмом стены домов. Затворенные или приоткрытые ставни, подмигивающие ему пузырями окна – будто полуприкрытые глаза трупа, что покоится на погребальном катафалке. Несколькими дворами дальше, слева у площади – наверняка там был городской рынок, – он заметил широко распахнутые ворота. Странно, но ему показалось, что раньше тяжелые двери в таверну были закрыты.

Поэт направился в ту сторону. Со свинцового неба начали слетать первые дождевые капли, орошая и так уже влажную епанчу Вийона. Он шел быстро, обходя лужи, скользя в грязи, перепрыгивая с камня на камень. Рынок был небольшим, мощеным, хотя грубо отесанные камни исчезали под слоем грязи, мусора и навоза. Вийон проходил мимо лавок с разложенным товаром. В будках и на столах лежали крупные куски масла, кровавые говяжьи четверти, выправленные шкуры и итальянские сыры, зашитые в волосатые мешки.

Он остановился на минуту подле лотка калетника[137], где бросались в глаза серебряные и золоченые пластинчатые пояса. С трудом справился с воровским нашептыванием, велевшим ему стянуть себе за пазуху хотя бы один. Он перекрестился: покинутый город пробуждал в нем тревогу большую, чем дом с привидениями. Он казался местом испытаний – или ловушкой, которая вот-вот захлопнет железные зубья на руке вора.

Вийон повернул к таверне. Та была широкой, раскинувшейся, словно старая торговка, что расселась за прилавком, полным репы, следя, чтобы никто не стянул у нее и головки. Корчму выстроили из дубовых бревен, укрепленных глиной и хворостом, подперли ее досками и жердями. Одна пара ворот, ведущих внутрь, стояла распахнутой. Когда он заглянул в них, то увидел длинную широкую прихожую и две пары дверей – наверняка ведущих в альков, общий зал и в постоялые комнаты.