Я надавил ей на бедро.

– Орайя, ты в безопасности, – прошептал я. – Понимаешь?

Ее глаза сощурились, словно она собиралась объявить мои слова полнейшим враньем. И хотя я не собирался ей врать ни сейчас, ни вообще, я понял ее взгляд. Не было никакой безопасности. Мы с Орайей и это прекрасное и ужасное чудовище, порожденное нами и именуемое нашими отношениями… все трое были безумно далеки от безопасного состояния.

Она подалась вперед, упершись грудью в мою, сжала мне руки и приблизила рот к моему горлу.

Вначале она слизала ту кровь, что растеклась по телу, начав с ключицы и двигаясь вверх. Так она достигла ранки, заставив меня слегка вздрогнуть от боли.

И начала пить.

У меня сбилось дыхание. Пальцы сжали ее бедра. Мышцы напряглись.

Никто не пил мою кровь со времен… со времен Некулая, Симона и других аристократов, которым меня одалживал король. Потом я никому этого не позволял, даже женщинам, с которыми у меня были близкие отношения. В отличие от кожи Орайи, моя была устойчивее к шрамам. Видимых следов от зубов знати, угощавшейся моей кровью, на шее не оставалось. Но остались ощущения, памятные и через двести лет. Я знал, что никто и никогда больше не притронется к моей крови.

Тело это помнило и напряглось в предчувствии, хотя разум подсказывал иное.

Едва ее рот коснулся моей кожи, я сразу понял: с ней все будет по-иному.

Я думал, что она хотя бы ненадолго заставит меня вспомнить о старых ранах. Однако каждое движение ее языка придавало им какое-то новое ощущение.

Ее насыщение моей кровью отличалось от пиршества Некулая, Симона и множества других паразитов, желавших напитаться кровью.

Это была она. Орайя. Моя жена.

Мне было забавно наблюдать ее осторожность. Она не пила, а неуклюже лакала мою кровь, как котенок молоко, словно не умела пить. Но мое тело открывалось ей, будто все мое существо для этого и предназначалось.

– Не надо так осторожничать, – не выдержал я, изумленный ее поведением. – Ты не сделаешь мне больно.

Может, ее тело, прижавшись к моему, и вызывало боль в новых ранах, но я совсем не возражал против ее острых грудей, упиравшихся в меня.

Орайя тут же последовала моему совету. Припав к ранке, она шумно вдохнула, набрала полный рот крови и проглотила.

Потом выдохнула. Звук был похож на стон, разнесшийся по моему телу. Я не сдержался и тоже застонал.

Я не знал, есть ли у Орайи яд. Думаю, что нет, поскольку у нее не было клыков. И все равно прикосновение ее губ к ранке странно подействовало на меня. Оно сильно отличалось от болезненного дурмана, вызванного ядом других вампиров. Я не знал: яд это или ее язык, или опьянение, вызванное тем, что она голой восседает на мне. Окружающий мир вдруг разом утратил смысл. Осталась лишь Орайя, ее рот и запах ее желания, которое с каждой секундой крепло.