Приена задумывается.

– Возможно, он окажется не совсем невредимым.

Пенелопа отметает ее предположение взмахом руки.

– Пока ни у кого не будет оснований заявить, что мы убили сына Менелая, меня совершенно не волнует, сколько синяков ему поставят.

Приена коротко кивает. Она не большой любитель захвата пленников живьем или, по крайней мере, с ранениями, неспособными убить их в самое ближайшее время. Осторожность, необходимая в подобных операциях, в разгаре битвы всегда дается намного сложнее, чем обычное убийство, – но, во всяком случае, она знает, что есть варианты. И с этим уходит собирать свое войско. Нужно установить ловушки, устроить засады, подготовиться к жестоким стычкам в сумерках – о таком поэты не поют.

В унылом полумраке палатки Пенелопа восседает на охапке соломы. Эос сидит рядом с ней. Во дворце невозможно было и представить себе такой близости: плечом к плечу в подступающей мгле холодной ночи. Формальная дистанция между этими женщинами – привычная необходимость, но, когда речь идет о неизбежном уничтожении, подобная необходимость кажется совершенно абсурдной. Эос говорит:

– Я бы расчесала твои волосы, но… – Легкий жест сообщает трагичную истину: из всех женских аксессуаров единственным, который Эос успела прихватить из дворца, оказался потайной кинжал. Пенелопа давится совсем не элегантным смешком, качает головой. – Я спросила у Рены, не могла бы Электра одолжить свой гребень, но ее ответ был ужасно резок, – добавляет служанка, разочарованно цокая языком.

Пенелопа смотрит на Эос, и ее глаза медленно расширяются, едва заметно поблескивая в темноте палатки.

– Что? – вырывается у Эос, когда дыхание царицы, так и не сказавшей ни слова, становится частым и быстрым. – Я была не права?

Пенелопа хватает служанку за руку.

– Вот как, – шепчет она. – Вот как.

Она тут же вскакивает, отбрасывает полог палатки и на мгновение замирает, не зная, куда точно ей идти в этом лагере, ошеломленная потоком незнакомых ночных трелей и шорохов. Однако на страже ее покоя стоит Теодора, которая сейчас направляется к палатке от ближайшего костра, зажав в руке лук, непрерывно обшаривая глазами тени за их опустевшим жилищем и чуть склонив голову набок, словно, благословленная Артемидой, может расслышать шуршание бегущих ног среди многочисленных звуков ночи.

– Моя госпожа.

– Палатка Ореста и Электры. Мне нужно попасть туда прямо сейчас. Эос, найди Автоною – и встречаемся там.

Красота Пенелопы сияет наиболее ярко в двух состояниях. Первое – ранней осенью, когда она трудится на уборке урожая и кожа ее блестит от пота, а в растрепавшихся волосах гуляют лучи солнца: женщина за работой, окруженная исключительно такими же женщинами, трудящимися вместе с ней; не царица, а крестьянка, любящая землю, по которой ступает и неустанно благодарит ее за обильный урожай. Одиссей никогда не видел ее такой – она была чересчур занята своей ролью царицы, когда он еще царствовал на Итаке, – но, клянусь небом, ему доставил бы огромное удовольствие вид его жены, смеющейся и распевающей женские песни, вместе со всеми полоща натруженные ноги в холодном ручье в конце жаркого дня.