– Понятно, – бормочет он. – Что ж.

И тут его поражает мысль. Его взгляд еще раз оббегает палубу, останавливаясь на Оресте, на Электре, скользит по сыну без малейшей задержки. Он резко подается вперед, а затем назад, ощущая смещение веса своего стареющего тела, скрип суставов. Восстанавливает равновесие. Смотрит Оресту в глаза.

– А где, псы ее раздери, Пенелопа?

Глава 42

Глава 42

В этом есть что-то знакомое.

Даже успокаивающее.

Своеобразное завершение круга, финальный узел на полотне нашей истории.

Действительно, где, псы ее раздери, Пенелопа?

Но ведь она на Итаке. Где же еще? Она приплыла на маленькой рыбачьей лодке, проскользнувшей в ту самую бухточку, где Урания так долго держала свое все-таки обнаруженное судно для побега. Пока все собираются на пристани, подняв шум из-за прибытия Ореста, его сестры и их неизвестно откуда взявшегося отряда вооруженных женщин, Пенелопа и ее спутники пробираются по острову с Теодорой в качестве проводника и идут назад той же грязной тропой над обрывом, которой воспользовались несколько дней назад.

Никто не разговаривает.

Никто не присматривается к тому, что творится в гавани, где Никострат до сих пор стоит с мечом у горла.

Их взгляды прикованы к цели: дворец, стены, конец пути.

Веревки, по которой они спускались со стены, больше нет, но это не проблема, ведь и стражи у ворот тоже нет, поскольку все спартанцы сейчас толпятся на пристани. Поэтому двери открыты нараспашку, а в них стоят две так хорошо знакомые нам фигуры. К тому моменту, когда прибыли женщины, в накинутых на головы плащах, с покрытыми пылью ногами, у Медона появилось ощущение, что он выслушивает рассуждения Лаэрта о разведении и разделке свиней немалую часть своих преклонных лет. Лаэрт продолжает разглагольствовать до тех пор, пока Пенелопа не останавливается прямо перед ним, решительно настроенный отметить какой-то очень важный момент, прежде чем все-таки повернуться к своей невестке. Он прокатывает слюну по рту, облизывает губы, оглядывает ее с головы до ног и наконец произносит:

– Да, что-то ты не торопилась с возвращением.

– Мои нижайшие извинения, отец. Были неотложные дела: поубивать спартанцев, спасти царей, похитить царевичей и тому подобное.

Лаэрт отвратительно провел время, оказавшись пленником в собственном дворце. Ему не причиняли вреда, но и почестей не оказывали – его ограничивали, отстраняли, запирали, в общем, обращались не так, как следует обращаться с великим и благородным царем, хоть и бывшим. Единственной причиной, по которой он сносил все это с некоторой долей условного, относительного смирения, был этот самый момент, и именно в этот момент он наконец позволяет себе усмехнуться.