– Мы доверяем его неведению. Он не знает, кто приходит и кто уходит, не знает, кто ему платит. Не знает, когда мы наведаемся, и не знает, сколько пробудем. Не знает, что под очагом лежат мешки с золотом и серебром, а под нужником закопано оружие. Он берет наше золото и забывает. В этом мы ему доверяем.

Луго вытянул ноги и приложился к бутылке, глядя в огонь. И тогда я вновь увидел его ярость. Она напоминала отблески огня на его лице: появилась и погасла, появилась и погасла. Он увидел, что я на него смотрю. Ярость растаяла, как дым, вытесненная кривой улыбкой.

– Ай. Вы наблюдательный.

– О, у него есть свои таланты, – подтвердил Каззетта. – Отведите его в лес – и больше никогда не найдете.

– Правда? – Луго явно заинтересовался.

– Он обманул Агана Хана, – сказал Каззетта. – Когда был еще ребенком.

– Ай! Хорошо! Надо полагать, тот разозлился.

– Смутился чрезвычайно, – ухмыльнулся Каззетта.

– Леса. – Луго отрицательно покачал головой. – Переулки и таверны. Бордели. Склады. Порты. Вот моя радость. Мне следует поучиться у вас жизни в лесу, маленький господин.

– А вот в людях он ничего не смыслит, – добавил Каззетта.

Я сердито уставился на него. Луго весело фыркнул. Некоторое время мы сидели у огня и молчали.

– Это был каменный медведь? – наконец спросил я, коснувшись своей щеки. – Шрамы?

– Айверо[64] Это был медведь. – Луго поморщился. – Крупный.

– Все шрамы?

– Он хочет знать, почему ты похож на раба, – вмешался Каззетта.

Я побагровел от стыда.

Луго небрежно отмахнулся.

– Сам расскажи. Мне надоело.

Каззетта забрал у него бутылку и сделал глоток, прежде чем передать ее мне.

– Луго продал себя в рабство, чтобы внедриться в дом архиномо. Он шпионил для вашего отца.