Там, где опрокинулась чаща, рассыпав травянистый пепел, снова заплелись узелки дыма. Ныне скудный, молочно-белый, он увивался вверх и в конце концов вновь обрел нечеткий, рыхлый силуэт. Тоже мужской, но уже не по пояс, а по ноги, и тонкий, худощавый. То был юноша, еще даже не мужчина, нет. Дым, растревоженный и слишком жидкий, не позволял различить его лица, но в нем угадывался намек на кудри и изящные, созданные для музыки, а не работы руки с длинными пальцами. Призрак тянул их к Лоре, съежившейся в своем кресле у двери, и медленно приближался к ней шаг за шагом.

Мебель больше не дрожала, но парила вместе с ним. Потухшие, почерневшие до основания свечи плыли по воздуху, упавшие шторы развевались и вздымались, будто под ними прятался кто‐то еще. Стол тоже висел, как на ниточках, но недолго: нечто, будь то сам призрак или его чувства, хлещущие из того мира в этот, как гной из растревоженной раны, швырнуло стол к двери и разломило его на части прямо над головой Лоры. Ее, взвизгнувшую и закрывшую голову руками, осыпало обломками.

– За что? За что? – продолжал выть дух, и не было в этом вое столько злости, сколько тоски. – За что ты так поступила со мной, Лорелея? Я любил тебя, я любил тебя…

– Эй, ты, Каспер недоделанный! А ну отошел!

Терпение Франца лопнуло. Он бросил медиума вместе с попытками привести ее в сознание, хлопая по щекам, и перемахнул через кружащуюся в воздухе мебель одним прыжком. Зрачки его сузились, глаза зажглись, и темнота уступила бледно-оранжевому свету. Между призраком и Лорой оставалось меньше метра, когда Франц возник между ними, прямо перед ее коляской, и загородил собой. Колени его согнулись, спина выгнулась, клыки выступили вперед из-за поджавшихся, как у зверя, губ. Заслонив Лору, прижавшись к ней, Франц предупреждающе оскалился на призрака и зашипел.

– Лорелея… – повторил призрак снова, но остановился. Кончики его полупрозрачных пальцев зависли у Франца перед лицом…

И вдруг превратились в пальцы женские. Нет, девичьи, маленькие и тонкие, с едва различимыми ранками от иголок и шитья. Края свободной рубахи обернулись подолом изношенного клетчатого платья, а кудри – заколотым пучком.

– Братец?

Этого просто не могло быть. Наверное, ему мерещится… Наверное, то какая‐то отрава, сожженная в чаше вместе с остальными травами, играет с ним злую шутку или же накануне выпитый «Ихор». Ибо не может быть это взаправду. Не может быть здесь души Ханны!

Еще бы немного, и Франц бы понял животный ужас Лоры, тоже забился бы в истерике. Но по всему полотну, из которого было сшито тело призрака, снова прошлась рябь. Лицо его старшей сестры смялось и снова обернулось лицом юноши, а затем раздвоилось вместе с остальным телом, как если бы один дух пытался вытолкнуть второго, чтобы пролезть вперед, втиснуться в тесную кайму испаряющегося дыма. Тот был не просто материалом, из которого призванные медиумом души могли на время соткать себе тела; дым был зеркалом, что отражало в себе прошлое, привязанности и трагедии тех, кто в него смотрелся.