Франц понял это, когда на мгновение из дыма перед ним появилась другая его сестра, Фрэнсис… А затем зазвенели золотые колокольчики, и она, и Ханна, и тот юноша, что преследовал Лору, и даже Джерард Мэнли навсегда исчезли, точно их здесь никогда и не было. Зато медиум стояла там, под разбитым окном, откуда из-за плотно посаженных снаружи вишневых деревьев проникала лишь узкая полоска света. Отражая его, связка колокольчиков в ее машущей руке пела и бренчала, и каждый их задорный «звоньк!» заставлял комнату становиться все тише, светлее и спокойнее.

Приземлились обратно на свои места свечи, гарцующие по потолку, перестала раскачиваться люстра, затихло трещание мороза. Даже свет везде зажегся, правда, не благодаря духам или колдовству – медиум просто щелкнула пальцем по выключателю сбоку от камина. С ее ладоней больше не капала кровь, но свисали белые лоскуты, оторванные от ее собственного балахона, которыми они наспех перевязала раны. «Должно быть, нет крови – нет следа, по которому духи находят дорогу в этот мир», – подумал Франц, ведь в существовании вампиров человеческая кровь играла схожую роль. Она все и всегда возвращает к жизни или наоборот прекращает ее.

– Лора? Лора, все закончилось…

Ее пальцы, скрюченные, все еще отчаянно цеплялись за свитер на его спине. Франц и раньше слышал, как Лора плачет, но никогда не видел этого воочию, еще и настолько близко, как сейчас. Плечи, опущенные, мелко вздрагивали, пушистые клубничные волосы липли к глянцевым от слез щекам. Она казалась такой крохотной, когда сворачивалась клубочком в своем кресле, пригибалась, словно хотела сползти на пол. Франц не дал ей этого сделать, пускай после увиденного ему тоже хотелось забиться куда‐нибудь в угол. Вместо этого он наклонился, обхватил, сгреб ее в охапку и вжал в себя так крепко, будто хотел, чтобы они срослись. Сейчас это желание, очевидно, было обоюдным, потому что Лора прильнула к нему в ответ. В конце концов, срастись и впрямь не так уж плохо. Вдвоем никогда не бывает настолько страшно, как одному.

Утешительный шепот Франца, выдумывающего на ходу всякие глупости о ждущих ее дома хлопьях и горячем молоке, прервался его облегченным вздохом, когда она наконец затихла, а затем суровым голосом медиума из-за его спины:

– Зачем вы солгали?

Медиум и прежде не казалась Францу дружелюбной, но сейчас и враждебной ее назвать было бы преуменьшением. Она по-прежнему стояла посередине комнаты, где уже немного прибрала бардак, и прятала изрезанные ладони в широких рукавах. Рот ее, однако, все еще сочился черным.