И он прошептал что‐то на валлийском, что заставило уши Титании навостриться и задергаться. Она не разбирала слов, но звучало оно, как песня. Затем Херн поднял вверх руку в железной, как и все его одеяние, перчатке, сжал ее в кулак – и точно так же будто сжались внутренности у всех охотников. Те, что все еще боролись с феями, застыли, согнулись и задрожали от мороза, от которого даже дыхание Титании обратилось в пар. Заиндевели крылья фей, прильнувших к ней в поисках тепла, и пожухли черные цветы, которые они так упорно взращивали. Клематисы тоже погибли, прямо изо ртов охотников полезли назад, посыпались, изнеможенные, как сухоцветы. Херн всех охотников от чужой власти освободил – и вновь предъявил на них свои права.

Трупы в белых простынях обступили его полукругом и склонились.

– Ты, – прошептала Титания, наконец. – Почему ты жив?

Херн Хантер стоял прямо перед ней невредимый, еще и с головой, которую она оторвала собственноручно. В черненой кованой броне с треугольными пластинами, как драконья чешуя, своим появлением он словно сделал ветер еще злее и свирепее. Темно-зеленый плащ из шерсти вился за его спиной, как лес, из которого он вышел, и сила, от которой воздух вокруг Херна трещал, тоже была лесной, дикой, непреклонной, как сама Охота. Рыжие кудри обратились в пламя, и из них, точно хворост, его питающий, росли ветвистые рога. Крепкие, оленьи! То была уже не тень, а плоть – истинная, всемогущая, дарованная ему богами, а потому сама божественная. Теперь‐то Титания верила, что они с Херном и впрямь предназначены друг для друга, ибо только противоположности сама судьба и сводит. На Херне не было ни одного участка голой кожи до самой шеи, а Титания стояла пред ним нагая и нежная. И мороз его, что жалил врагов, не зная пощады, касался Титы ласково, как шелк. Смерть одна и смерть другая. Королева и Король.

– Ни один из моих любовников никогда не выживал после меня, – сказала она, все еще потрясенная.

– Я знаю.

– Знаешь? – переспросила Тита, ведь была все это время уверена, что нет. Иначе зачем подпустил настолько близко там, в лесу? Зачем позволил тому случиться? Зачем жертвой пал, когда сам хищник?

– Я ведь не просто так сказал, что я, Титания, лучший для тебя вариант, – усмехнулся он самодовольно, и малахитовые глаза его смотрели так мягко на нее, что Титания хоть и стояла по-прежнему нагая, почувствовала себя так, будто ее завернули в теплый плащ. – Боги, разгневанные на меня за убийство священных зверей, хотели, чтобы мое наказание длилось вечность… Оттого и позволили мне сначала этих зверей съесть. Вечную жизнь то даровало – и вечное проклятие. Поэтому я и смею любить женщину, которая убивает в порыве страсти. Вот только ты, очевидно, рассчитывала на совершенно другой исход. Неужто ты правда только для этого меня и поцеловала? Чтобы убить?