Так Королева фей подчиняет себе предводителя Дикой Охоты.
– Прикажи мне, – выдохнул он ей в ноги. – И я все сделаю.
Это звучало как мольба – потребность быть ей верным. Титания все еще помнила ту боль, когда Ламмас раздирал ей пальцы, и ту обиду, когда Херн позволил ему это. Она прощала отнюдь не так легко, как Джек, и уж тем более, прожив много тысяч лет, ничего не забывала. Не забудет она и это – предательство, из-за которого лишилась части своей пыльцы. Титания никогда не была доброй королевой.
Но она всегда была женщиной влюбчивой и ранимой. Быть может, потому ее чувства и были столь разрушительны, ибо создание, рожденное во тьме, и любит, как эта тьма. Всепоглощающе и безусловно.
– Поднимись, Охотник, – повелела Титания. Херн тут же встал, прочертив по воздуху рогами, и выпрямился строго. – Служи мне, Охотник. Я даю тебе последний шанс. Воронья луна сплела наши дороги, самая крепкая на узы из всех лун. Так не оборви их. Обрывай лишь жизни тех, кто мне, твоей Королеве, неугоден. С этой минуты и до тех пор, пока мир не станет пеплом.
– Пока мир не станет пеплом, – поклялся Херн, сжимая пальцы на дуге своего лука. – Мои охотники отныне твои охотники. Я же поставлю на колени для тебя само лето. Но вот осень… – Херн оглянулся бегло по сторонам: на бронзовые листья, по ветру гарцующие, на площадь, на которой уже что‐то происходило; что‐то, визги и лязг металла порождающее. Титания тоже обернулась туда. – С осенью мне не совладать. Никому не остановить Джека Самайна. Если и получится это у кого, то лишь у Королевы фей, абсолютно бессмертного вампира и русалки.
Титания кивнула молча, потому что и сама знала это. Ее дети кружили над улицей, поедая останки павших охотников, но вмиг слетелись к матери, рассыпались звоном и золоченным светом, а затем вместе с ней перебрались на городскую площадь. Титания больше не шла, а бежала, разметая за собою пыльцу, кровь и терн, чтобы положить конец Великой Жатве.
Та была в разгаре.