— Чем они провинились? — тихо спросил Уильям.

— Бунтари, из деревни. Сначала силой сместили вождя, захватили власть, а потом стали подбивать и другие поселения на неповиновение отцу, чтобы не платить подать. Помнишь, отец уезжал? Вот эти как раз оттуда.

— Мы как лучше хотели. Для людев же старались! — воскликнул первый, с пышной бородой.

— От вас, уродов замковых, пытались спасти деревню. Обираете нас до нитки! — поддакнул второй, лысый.

Йева ничего не ответила. Она только зачем-то отвернула ворот своего платья, а из передника юбки достала зеленую ленту, чтобы поднять вверх волосы. Шаловливо вьющиеся у лица огненные локоны она заправила пальчиком за ушко. Действия ее были выверенными. Пока Уильям наблюдал за ней, к нему подполз третий узник и, гремя кандалами, схватил его за шоссы.

— Пощады, пощады! — прошептал он. — Я с этими вообще ненароком повязался. Пошто мне вставать против вас? Не собирался я, не собирался! — молил он. Ему казалось, что этот высокий, красивый мужчина перед ним мог вершить судьбы.

— Ах ты ж скотина подзаборная! — громко рявкнул первый. — Да не ты ли сам подговаривал нас в Феррант пойти, подбить тамошний народ объединиться против изувера?

— Не я! Не спихивай на меня это, Орспортон! — огрызнулся третий.

Усмехнувшись, Йева оправила платье. Она не стала выслушивать препирания бунтарей: не единожды ей приходилось видеть подобное, потому что тюрьмы часто открывали потаенное, обостряя страхи. Она повернулась к Уильяму:

— Не верь им. Их удел — винить в своих пороках кого угодно, только не себя. Я возьму одного, Уилл, а ты — тех двоих, — с этими словами она шагнула к третьему, который кидался в ноги, положила свои белые руки на его широкие плечи, приспособленные для тяжелого крестьянского быта.

Удивленный крестьянин не понимал, что собирается сделать эта щупленькая девица, когда она вдруг прижала его к себе, обняла, как обнимала ранее Уильяма. А затем вцепилась острыми зубками ему в шею, и эти объятия сделались стальными, неразрываемыми.

Крестьянин попробовал было сопротивляться, чтобы оттолкнуть от себя голодную вампирицу. Однако спасения от этих тисков смерти не было. Девушка была худенькой, изящной, а в сравнении с этим грубым мужланом — совсем крохотной; но ничего он не мог с ней поделать. Превосходила она его и силой, и скоростью. А немного погодя она сама уже разорвала объятия — и сделавшийся бледным мужчина упал к ее ногам иссушенным.

— Демоница! — со слезами чертил на своем лбу божий знак второй заключенный. — Спаси нас, Ямес!

Йева одернула подол шерстяного платья. Потом она подобрала пальчиком капельку крови на губах, отправила ее в рот. Покачивая тонким станом, она подошла к Уильяму, возложила восковые ручки на его плечи, чтобы обнять. В этом охватившем чувстве опьянения ей казалось, что он непременно должен полюбить ее такую. Однако он неожиданно отстранился, оглядел ее с холодным отвращением. Тогда, смутившись, графская дочь опустила голову, сняла ленту, отчего медные волосы упали на ее лицо, укрыв в тени, и отступила к двери.