Галений хмыкнул, всмотрелся в пергамент. Выведенное еще рукой Абесибо Наура заклинание он знал наизусть, но сомнения продолжали терзать его, будто гримы.

Затем он достал из бархатного мешочка кандалы, которые в тот день, когда архимаг Абесибо ловил кельпи, обвились вокруг ее запястья, исцарапав его. На них засохла черная кровь. Галений оглядел ее мрачным взглядом, затем вздохнул и вылил в блюдце из принесенной бутыли воду. Вышло ровно половина кавы. Оставшееся он испил, отчего сосуд опустел. Больше источников чистой воды в пещере не осталось.

Чародей принялся шептать:

– Маруда’хаб Хугд’ватера Маруда’ноташано’фай…

Оскуриль стояла у стены и напряженно глядела на блюдечко. Долгое время маг шептал заклинание, но ничего не происходило. Наконец кровь на кандалах зашевелилась. Засохшая, она стала осыпаться, сползаться друг к другу, пока не склеилась в плотный сухой ком. Ком этот то ли покатился, то ли пополз к чашке, блестя в свете светильников, как смола.

Оскуриль сглотнула слюну и отошла. Чародей продолжил заклинание, зовя кельпи; костюм его взмок от напряжения, по спине заструился пот.

В конце концов ком растянулся в змеиное тело, плюхнулся в блюдце, напитался – и стал походить на речной ил. Он рос, вытягивался, раздувался от воды, которая не уменьшалась ни на каплю. И вот посреди пещеры показалась глубоко-черная лошадиная голова, причем лошадиная лишь отчасти. Из этой склизкой материи выделились белоснежные зубы… Казалось, будто существо силится принять четкую форму, но у него не выходит – слишком мало воды. Однако зов черной крови тянул в это самое место, и оно все-таки смогло воссоздать себе тело, встало на копыта, чтобы тут же рухнуть в известняк. Сил не хватало и для столь малого действа. Оглянувшись, беспомощная кобыла нашла мутным взором сидящего напротив чародея.

Галений отполз с циновки подальше, испуганно воззрился на Оскуриль. Та кивнула. С его губ продолжали срываться злые слова, удерживающие кобылицу на месте. Он готовился сделать то, что должно: прервать заклинание, чтобы следом выжечь воду в чашке и убить демоницу до того, как она, призванная, успеет исчезнуть. Однако он чувствовал, что кобылица явилась не целиком, а потому продолжал шептать, зовя ее. Она вдруг закричала дурным голосом: хриплым, нечеловеческим. Будто даже и не закричала, а заржала. Видя ее несчастное бессилие, стоящая у выхода Оскуриль тихо, но зло сказала:

– Слишком долго ты довлела над ним, порождение грязи и воды! Слишком долго пожирала его душу, не умея любить… – И она мило улыбнулась. – Но не бывать тому, чтобы он принадлежал кому-то еще, кроме меня! Убейте это отвратительное чудовище, Галений!