Летэ покрутил браслет на руке.

Филипп обратился к нему:

— Сир’ес, единственное, что докажет правоту либо их слов, либо моих, — это обряд воспоминаний. В моей памяти правда! Я еще раз покорнейше прошу, дайте мне возможность…

— Умолкни! — глухо перебил Летэ.

— Сир’ес Летэ! Внемлите голосу рассудка!

— Я приказал тебе умолкнуть! — рявкнул тот. — Еще слово, и я убью тебя!

Филипп замолчал, напряженный.

— Я услышал достаточно и терпеть больше не намерен… — продолжил Летэ. — Теперь настал твой черед слушать. Так слушай меня! К празднику Сирриара ты явишься сюда с завещанием. До этого момента тебя здесь более не примут. Я сам определю наследника для земель твоих предшественников и передам ему родовое имя Тастемара. От Ройса к наследнику. Ты этого имени больше не достоин. Прочь с моих глаз! Покинь мой замок до рассвета!

Филипп побледнел и пошатнулся, будто его ударили наотмашь. Мариэльд же продолжала стоять, окруженная преданными сторонниками, и благодетельно улыбалась противнику, которого только что низвергла. А тот между тем развернулся и направился к замку, где перепуганные слуги после хриплого приказа стали собирать вещи, которые только-только привели в порядок.

* * *

Еще не наступил рассвет, а Гресадон Жедрусзек стоял в дверях с поддельной улыбкой. Впрочем, движения его, как и слова, были уже не так почтительны. Он оповестил, что кони оседланы, и ушел, растворившись в сумраке, окутывавшем коридор замка. Некоторое время Филипп постоял перед потухшим камином, оглядел пустым взором спальню: кровать, укрытую алым покрывалом, высокие гардины, изящные кресла — и покинул ее. За ним шел такой же немой слуга, волоча на себе сумки. Второго отправили оповестить сэра Мальгерба.

Он спустился во двор и по уже расчищенной за ночь дорожке ушел влево, к конюшням. Все вокруг белело снегом, и один лишь замок со спящим садом чернел на фоне этой мертвой белизны. До графа донеслись голоса. Там, на круглой площадке перед конюшнями, стояла Мариэльд де Лилле Адан в окружении свиты, состоящей из личной служанки Ады, охранников и обычной прислуги вроде цирюльника и швей.

Мариэльд обнимала свою старую подругу, гладила ее по плечам, а лицо Амелотты, исчерченное злыми морщинами, от этого будто бы молодело и добрело. И Летэ стоял рядом. Он тоже тянул к сребровласой графине свои руки, и воздух дрожал от бряцания его рубинового браслета. Она принимала их, снимала перчатки и отвечала ласковыми поглаживаниями, будто гладила мужа, брата и друга одновременно.

— Когда же, Мари? — спрашивала тихо Амелотта.

— Приезжай когда захочешь, моя дорогая.