– Почему? Я имею в виду, из-за чего то место лучше, чем… – Маур обвел рукой мост, воду, причалы, и лодки, и здания, тянущиеся слева от них. Обвел Китамар.

Впереди кучер остановил карету и уже сошел на желтый кирпич моста, указывая на свою упряжь. Другие повозки начали объезжать сцепившихся, но не спеша, всем хотелось поглазеть.

– Проще. Чище. Мне нравится быть тем, кто я там. А она… Не знаю, как описать. Она превосходна? Нет, она совершенна, она то, кем и с кем должен стремиться быть каждый. Колючая. Даже иногда грубоватая – и печальная. Печальна по-своему, сама она этого не замечает. Но я замечаю.

– И хочешь развеять ее печаль.

– Да, – сказал Гаррет. И сразу возразил: – Нет. Она не подавлена, не понура. Просто она вот такая, и это попадает в лад с тем, какой я. Или мне только так кажется. Или кажется, что так должно быть. Она… важна мне.

Подняв руку, Маур дал Гаррету знак подождать. Высунулся и заорал:

– Городская стража! А ну оба взяли оглобли и освободили проезд, не то обрадуетесь, коль отделаетесь штрафом. Слышь, нефиг на меня так смотреть! Я тебе задницу поперек развальцую! – Он опять сел на место и кивнул, будто ничего не случилось. На мосту драчуны бросили схватку, понукая своих коней снова тронуться. – Настолько попадать в лад с другим человеком? Сомневаюсь, что у меня был такой опыт.

– Никогда?

– Похоже на то. То есть я любил многих. Люблю вас с Каннишем, моих сестер и братьев. Родителей. Говорил, что любил Даннию Ферриш, но теперь мне кажется, что я использовал неверное слово. – На коляску налетел порыв ветра и тут же сгинул. – Твое чувство оторванности от этого города мне знакомо. Вот только представить не могу, чтобы в том мире я оказался с кем-то еще. Просто в голове не укладывается.

– Извини.

– Не за что. У меня был дядя, который не различал зеленый и синий. Он говорил, что это один и тот же цвет, и мне всегда было интересно, что он видит, поднося к небу лист. Все того цвета, что я назвал бы зеленым, или сплошь синее, а может, совсем иное вообще. Примерно так же и тут. Мне любопытно, насколько различен мир для тебя, ну а я такой, какой есть.

Они достигли восточной отмели и повернули лошадей на север, широкой дорогой через Притечье. Полуденное движение было плотным и на улицах, и на каналах. Пивовары грузили бочки, снаряжая плоскодонки на другой берег, или волоком выше в порт, или сплавиться, минуя мост, до южных городков и селений.

Телеги подвозили мешки ячменя и пшеницы, а выезжали с толченой кашицей свиньям на корм для ферм за городской стеной. Толстушка-инлиска, продававшая с тележки рыбу с острым рисом в кульках из вощеной бумаги, отвернулась, когда Гаррет посмотрел на нее. Всего лишь мелочь, мгновенный страх незнакомки, заметившей его плащ и значок, не успев разглядеть его самого. Ветер крепчал – растрепывал рукава и прижимал к боку плащ. Под его шум было тяжело говорить. Маур следил, чтобы лошади шли резвым шагом, но улицы ограничивали скорость. Гаррет получил возможность оглядеться, отметить выражения на лицах людей, мимо которых они проезжали, и ему показалось, что та толстушка не единственная, кто при нем боязливо вздрагивал, только хуже всех это скрывала. Ханчийский малец, лет восьми за плечами, гонялся по улице за кошкой, но поспешно удрал, увидав Гаррета. Пожилая инлисская женщина остановилась на углу и не поднимала глаз, пока они не проедут, поэтому Гаррет лучше разглядел ее красный платок на голове, чем лицо. Некоторые улыбались, но в их улыбках тоже дрожало волнение, и, хотя путь стражников часто упирался в заторы, другие упряжки, колесные тачки и пешеходы как могли уступали и расчищали проезд. Подступило забытое, подспудное воспоминание, как на говновозке он дал подопечному хлыста за медлительность.