– А мы с тобой? – спросил Гаррет. – В лад попадаем?

– Я не попадаю вообще никуда, – сказал Маур. – Выбиваюсь из ритма.

Лошадей не надо было заводить в стойла. Они довольно неплохо знали, куда им идти, и на последнем отрезке Маур предоставил упряжке свободу действий. Пока коляска подъезжала, ветер вскидывал обрывки соломы, взвинчивая их в воздух и снова роняя. Навстречу вышел седоватый сутулый конюх, при виде него лошади заржали от удовольствия. Как только коляска остановилась, Гаррет слез с облучка. В тени стойла возле кормушки, скрестив руки, стоял Канниш. Теперь, зная, что подмечать, Гаррет по развороту плеч и напряженной челюсти воочию убедился, насколько товарищу больно.

Выйдя вперед, Канниш приветствовал Маура кивком. Тот приблизился, и оказалось, что все трое встали плечом к плечу. При взгляде на это со стороны отчего-то взгрустнулось.

– Тот, кто натравил на вас бандитов, в страже не служит, – сказал Канниш.

– Понимаю, ты веришь в них, – сказал Гаррет. – В нас. Ты искренне в нас веришь, но…

Канниш обрубил его фразу нетерпеливым взмахом.

– Ты меня не слушаешь. Стража тут ни при чем. Те злодеи не знали точно, кто ты такой. Они выследили девушку и вызнали, как тебя зовут, но на тебя самого у них не было наводки.

– О чем ты говоришь?

Канниш натянуто улыбнулся:

– Не вам одним захотелось позадавать вопросы в свободное время.

35

35

В камере, куда обычно запирали задержанных, сидела Сэррия. Он узнал ее блузку – из толстого льна со скромной вышивкой на воротнике. Юбка и плетеные сандалии ясно, как слова, сказали ему, что экономка направлялась на рынок. Однако кожаной котомки, в которой обычно она носила свежее мясо, травы и яйца, с ней не было. Гаррет задумался, куда делась сумка. Возможно, Канниш позволил Сэррии передать продукты другим слугам, прежде чем увести с собой, либо отправил сумку с каким-нибудь бездомным, который приберет еду к рукам с тем же успехом, что и доставит, либо что-то еще. Угрызения совести обрушились на Гаррета неожиданно, как и последовавшая затем ностальгия. Когда-то он делил с этой женщиной кров, жил в достаточной близости от нее, чтобы до сих пор помнить одежду, в которой она выходила на рынок. Будто ощутил запах еды из детства и на миг сделался тем мальчишкой, каким когда-то был и больше не будет.

Поначалу она казалась взволнованной, может, даже напуганной. Миг узнавания отразился у нее на лице. Глаза успокоились, подбородок вздернулся, и небольшая усмешка прижала губы к зубам. Осознание, что в дело вовлечен он, придало смысл и неудобству, и растерянности, и унижению.