От мрачных мыслей, затянутых гарью, отвлекло прикосновение: к его удивлению, оно не принесло боли. Это был не огонь, а что‑то холодное и острое, как нож. Прежде чем Рин сообразил, что происходит, веревки ослабли и выпустили его. Если бы его не подхватили за плечи, он рухнул вниз головой и наверняка сломал бы шею, а так отделался испугом и ушибом, когда все‑таки встретился с твердой поверхностью.

Несколько мгновений ему понадобилось, чтобы прийти в себя, и еще несколько на то, чтобы разглядеть в дыму своего спасителя. Поначалу Рин различал лишь огненные всполохи, пятнами расплывающиеся в дрожащем воздухе, а потом понял, что видит рыжие волосы Ройи. Половину ее лица скрывал платок; вторым мокрым лоскутом она закрыла ему нос и рот. Дышать от этого стало не легче, дым уже обосновался в легких и жег их изнутри, но ощущение, будто на него высыпали скользких слизней, привело в чувства.

Мысли о смерти исчезли. Он был готов вскочить, убежать прочь и сделал бы это, если бы не онемевшие ноги. Ройя помогла ему подняться, придержала и повела к выходу сквозь плотную завесу. Почти вслепую, цепляясь друг за друга, они пробрались к спасительной двери и, слетев по ступенькам, рухнули в снег.

Рин перекатился на спину, судорожно хватая ртом свежий воздух. Горло раздирало от сухости. Он был готов проглотить горсть снега, лишь бы унять жажду, но вид рыхлой массы, смешанной с бурой грязью и сажей, переубедил его. Хватило и того, что он прижался к мерзлой земле всем телом. Никогда еще холод не казался ему таким приятным.

Где‑то поблизости бил тревожный колокол, хотя соседним домам ничего не угрожало. Рядом с безлюдем никто не селился, его окружали только мраморные стены. «Будто в склепе», – подумал Рин, глядя на каменные плиты, вздымавшиеся по обе стороны от него. И в этом склепе его едва не похоронили.

Перед ним снова вспыхнуло пламя, что несло не угрозу, а спасение. Ройя опустилась на колени, прикрыв их рваным подолом платья. Она пустила его на лоскуты, чтобы сделать защитные повязки.

– Почему ты вернулась? – спросил Рин, не понимая, что заставило ее передумать. У нее было достаточно причин, чтобы отречься от него.

Она склонилась, промокнула его лицо тряпкой, очищенной снегом, и проговорила:

– Я жертва жестокости, но не жестокость.

Ее слова заставили сердце сжаться от боли, и, если бы глаза его наполнились слезами, он бы точно знал, что это не из-за дыма.

– И чем же ты меня вырубила, добрячка?

– Колотушкой для ковров.

– Она меня все‑таки настигла.

– И поделом тебе. – Ройя нежно поцеловала его в лоб.