–
– Мне многое нужно тебе рассказать, – попытался увильнуть он. – Но сначала попробуем помочь безлюдю. Хорошо?
– Кто ты такой?!
Бывший домограф. Бывший речной инспектор. А ныне – натуральный кретин, подставивший Ризердайна тем, что сорвал сделку с Охо.
Его затянувшееся молчание позволило ей самой домыслить ответ.
– Тебе нужен безлюдь!
– Я пришел, чтобы вытащить тебя отсюда.
Ее глаза вмиг наполнились слезами.
– Нет. Ты беспокоишься не обо мне, а о безлюде… Такой же, как все…
Она сказала это с таким презрением, что Рин понял: связь с домографом была для нее как второе клеймо.
Он даже не пытался оправдываться и стыдился того, что в эту секунду думал не о чувствах Ройи, а о безлюде. Рин быстро сообразил, что нужно спуститься в подвал и проверить ржавый уголь. Если тот сохранился, его можно забрать с собой, предъявить Вихо как доказательство, придумать правдоподобную отговорку и отсрочить момент, когда придется платить по счетам. Возможно, за это время Ризердайн вырастит нового безлюдя, заложив в основу ржавый уголь.
Рин метнулся к люку, присыпанному древесной трухой, пылью и щепками, нашарил металлическую ручку… А потом вдруг что‑то ударило его по затылку, словно с потолка на него обрушилась одна из дубовых балок, что считалась исчезнувшей.
И после исчезло все: пол и стены, целая комната, Ройя и даже он сам.
С трудом разлепив глаза, Рин увидел перед собой перевернутую комнату: мебель на потолке и лестницу, обращенную ступенями к полу, словно дом поставили на крышу и прочно утрамбовали в землю. Когда разум начал проясняться, Рин понял, что безлюдь остался на прежнем месте. Перевернутым был он. Кровь пульсировала в висках, лодыжки жгло от натянутых веревок, которые врезались в кожу. Связанного, его подвесили на крючья. Раньше на них крепили тяжелые канделябры, освещавшие гостиную, а теперь приспособили для него. Веревки для рук, видимо, не хватило, а потому запястья стянули его же ремнем. Рин ощущал, как под острым краем пряжки бешено колотился пульс. А те, кто сотворил с ним это, стояли вокруг и наблюдали. Он насчитал четверых, но их было больше. В другой части комнаты, недоступной его взгляду, скрывались остальные. Рин слышал их, и среди сливавшихся воедино голосов легко мог узнать Ройю, которая всхлипывала и бормотала. По обрывкам ее фраз и утешающим словам лютин, ласково зовущих ее сестрой, он понял, что Ройя плачет не по нему, а из-за него.
– Сестры! – воскликнула самая высокая из тех, кто обступил его. – Очнулся.