– Каждого, – одними губами произнесла она, не сводя с него глаз.
От ее проницательного взгляда Дарта охватило странное оцепенение. Он только и мог, что пошевелить пальцами, и обхватил край софы, чувствуя, что вот-вот упадет, скатится вниз, на узорчатый ковер, опрокинет стол, разобьет чайный сервиз, утонет в осколках…
Постепенно голоса в голове затихли, остался только один.
– Допей-ка чай. От него фарфор становится разговорчивым.
Собственное тело показалось ему чужим. Он будто со стороны увидел себя подносящим чашку к губам и передающим ее, уже пустую, в протянутые ладони госпожи Лефевр. Кожа у нее была сухая и шершавая, как облупившаяся краска на старых досках.
Несколько долгих минут она крутила в руках чашку: вглядывалась, щурилась, отставляла подальше, потом приближала к лицу, словно принюхивалась, водила пальцем по ободу и царапала ногтем по дну, будто соскребала налет видений.
Дарт ждал ее ответа, как приговор. От волнения и духоты его бросило в пот.
– Можно… воды? – решился спросить он, и госпожа Лефевр вскинула на него пронзительный взгляд.
– Нет. – Ему почудилось, что ее глаза сверкнули в полумраке. – Ты не заслужил.
Слова, точно камни, брошенные в колодец, громким эхом заполнили его и вернули в прошлое. Он снова оказался в приюте. Вокруг сгустилась тьма: плотная и вяжущая, как смола. Такой она была, когда его заперли в шкафу. Он попытался закричать, но из горла вырвался только сдавленный хрип. За него кричали те, кто были в голове. Голоса слились в один истошный вопль и оглушили его.
Следующим, что Дарт почувствовал, был жалящий холод, словно он провалился под лед. Течение несло его, а он, безвольный, даже не сопротивлялся. Он приходил в себя слишком долго, так что вода успела превратиться в кипяток. Холод сменился удушающим жаром.
И вдруг кто‑то подхватил его и поволок. Дарт попытался двигаться сам, но тело было слабым и неуправляемым, словно после сонной одури. В лицо дыхнуло горячим воздухом, пахнущим топленым маслом и жженым сахаром, затем он услышал треск углей. Последним к нему вернулось ясное зрение, и тогда Дарт увидел благодетельницу, чьи руки поддержали его и помогли сесть. Это была круглолицая женщина в чепце, безукоризненная белизна которого делала ее румяные щеки пунцовыми. Мимолетное доверие к ней исчезло, когда она влила ему в рот горячую подслащенную воду. Он дернулся, ударился губой о металлический обод кружки.
– Не бойся, это чай, – успокоили его, хотя именно этого ему и стоило опасаться.
Он помнил травяную горечь, выпитую залпом, – ее тоже называли чаем. Странно, подумал он, что один и тот же напиток мог по-разному воздействовать на него: вначале вызывать помутнение рассудка, а затем возвращать ясность мысли. Но теперь его беспокоил провал в памяти – эта пустота болела, как место от вырванного зуба.