Стол в углу, в отдалении от всех, располагал к открытому разговору. Как только они устроились, Дарт обратился к хозяйке:

– Нас интересует человек по имени Диггори Холфильд.

Повторив имя, покатав его на языке и поразмыслив, Луиза бессильно пожала плечами. Дарт ожидал, что весь разговор пройдет в блуждании по закоулкам памяти. Так оно и было. Хозяйка сидела, опустив голову, задумчиво перебирая в пальцах край фартука.

Керро принес обед, но все его проигнорировали. Отодвинув тарелку, Дарт заметил, как Луиза изменилась в лице: мрачная тень пролегла на нем, словно отпечаток воспоминаний. Несколько мгновений ее взгляд не сходил с его руки, а потом сполз куда‑то в сторону, обращенный в пространство. Не было сомнений, что внимание хозяйки привлек фамильный перстень Холфильдов.

– Вы узнали его? Видели раньше?

Она ответила едва заметным кивком, больше похожим на наклон головы. Спустя минуту тягостного молчания, знаменовавшего перелом разговора, Луиза спросила:

– Тот, о ком вы спрашиваете, ваш родственник?

– Мой отец.

Ему показалось, что после его слов пространство сжалось до пределов стола. Их будто накрыло стеклянным куполом. Голоса постояльцев, звон посуды, шум из распахнутых окон – все сбилось в один далекий гул.

– Он был здесь, – наконец сказала хозяйка. – Имени его я не знаю, после стольких‑то лет, но перстень до сих пор помню. С ним связана и моя история.

– Расскажите, – попросил Дарт, склонившись над столом.

И Луиза поведала историю о Холфильдах, какими она их видела.

– Они приехали сюда вдвоем – брат с сестрой. Заняли комнаты наверху. Жили какое‑то время, а потом подхватили островную лихорадку: вначале сестра, а за ней и брат. Я добросовестно заботилась о них: приводила к ним врачевателя, покупала лекарства, носила им еду и оставляла на лестнице. В один из дней тарелки никто не забрал: ни утром, ни вечером… И когда мы поднялись к ним, оба были уже мертвы.

Дарт знал, что не найдет их живыми, и открывшаяся правда не ранила его. Это было похоже, скорее, на больной зуб, ноющий, если его тронуть.

Никто больше не обмолвился ни словом. Флори была рядом, и он чувствовал тепло ее ладони на своей руке.

– Мне некуда вас отвести. Могил нет. Умерших от островной лихорадки сжигали, чтобы болезнь не распространялась. – Луиза замолкла и потупилась. – Но памяти могилы не нужны. Я все равно буду помнить об этом, испытывая одновременно благодарность и стыд. – Она сделала паузу, собираясь с духом, а потом призналась: – Я совершила дрянной поступок. Обокрала умершего человека. – Она осмелилась поднять взгляд и, не встретив ни гнева, ни осуждения на лицах слушателей, продолжила: – Я взяла только перстень. Такой же, как у вас на руке, господин. Я не решалась его продать, ждала, что объявится кто‑то из семьи умерших и спросит с меня. Я сделала это из отчаяния. Видите ли, в те годы постояльцев здесь было совсем мало. Мы едва сводили концы с концами, а когда в городе вспыхнула лихорадка, остались без средств к существованию. Мой сын тоже заболел, и когда ему стало хуже, я, уже не раздумывая, продала перстень скупщику. Не знаю, оправдает ли это меня и утешит ли вас, но вырученные деньги были потрачены на того, кого я могла спасти.