Чеда поняла, для чего все это было: ворота гавани, сопротивляясь силе тянущих вниз камней, застонали, словно древние чудовища, просыпающиеся ото сна, раздался душераздирающий треск и скрип, будто вся Обитель Королей сползала по склону Таурията.

И все же ворота держались. Воинству было не пробиться в гавань.

Несколько Дев поспешили на помощь своему Королю. Наверху Хусамеддин метался, сбрасывая с акведука оставшихся бойцов, но на другой стороне пролома скарабеи налегли на канат.

– Раз, два, взяли! Взяли!

Не обращая внимания на ливень стрел, они тянули, тянули, и постепенно ворота начали поддаваться – так сильно кислота разъела петли.

Хусамеддин перепрыгнул через пролом, но Хамзакиир уже поджидал его. Пусть он был не так силен, как Хусамеддин, но ему и не нужно было побеждать – он просто тянул время, отбивая удар за ударом, отходя и осторожничая. Другие скарабеи пытались ему помочь, но Хусамеддина было не остановить – он упорно продвигался к тянущим веревку и зажал было Хамзакиира в угол, как вдруг с душераздирающим деревянным треском и металлическим скрежетом ворота сорвались с верхних петель и опасно накренились.

На мгновение все стихло. Девы натянули поводья, останавливая лошадей, Хусамеддин опустил саблю, скарабеи в воде как один обернулись на звук, и даже вода как будто замерла.

В оглушительной тишине ворота Королевской гавани обрушились на песок, и вместе с ними рухнули надежды Шарахая.

Глава 61

Глава 61

Лучи закатного солнца расчертили банкетный зал каимирского посольства, служивший Мерьям для аудиенций. Рамад и тринадцать его людей ждали, одетые в таубы и тюрбаны кочевников, под одеждой скрывались доспехи – хоть какая-то защита для ночной вылазки.

Мерьям подошла к Люкену, взяла его правую руку и вонзила в ладонь острый камушек кольца.

– Сегодня вы выполняете волю своей царицы, – сказала она, глядя, как собирается кровь. – Вы – мои мечи, вы – мои кинжалы. Будьте быстры, дети Каимира, будьте опасны. И возвращайтесь в добром здравии.

– Слушаюсь и повинуюсь, – ответил ей хор голосов.

Шепча что-то, Мерьям обагрила кончики пальцев кровью и нарисовала знак на лбу Люкена, потом на щеках, на подбородке, но под конец легонько провела по его лицу, и кровь смазалась. Смазалось, меняясь, и само лицо Люкена: изменился цвет и текстура кожи, надбровные дуги стали менее выразительные, разгладились морщинки на щеках, стал круглее подбородок и шире нос, даже борода изменилась: стоило Мерьям провести по ней кончиками пальцев, как она удлинилась.

Словно скульптор, она приподняла его брови, сжала пальцами челюсть, поворачивая то влево то вправо, рассматривая, что получилось.