Чеда коснулась лба, пальцы немедленно окрасились кровью. Как много крови… Что мама успела выяснить, прежде чем Короли замучили ее?

– Я потерялась, – сказала Чеда скорее себе, чем Салии.

– Ты найдешься. У тебя нет выбора.

– Я знаю, ты сможешь мне помочь. Я приду к тебе.

– Возможно, – улыбнулась Салия, и Чеда заметила порез на ее щеке, тот, от разбившегося колокольчика. Она перевела взгляд на уколотый адишарой палец, тот самый, которого однажды коснулась кровь Салии.

Колдунья медленно поднесла руку к щеке, вздрогнула. Она показалась вдруг Чеде очень бледной и хрупкой. Вот она оперлась о посох, пытаясь удержаться, но не смогла, опустилась на колени. Чеда поспешила помочь ей, но фигура Салии разваливалась на глазах, высыхала, развеивалась песком.

– Прошу, Салия! Скажи, что мне делать!

Но та не слышала. Мгновение, и на песке осталась лишь кучка костей, выбеленных солнцем.

Рука болела нестерпимо, словно стена огня прокатилась от большого пальца до плеча и дальше, захватывая все тело, сжигая дотла, белая, нестерпимая…

* * *

Она открыла глаза. Сон. Это был просто сон. Боги, мама, как же я скучаю по тебе!

Стальные девы, целая дюжина, сгрудились вокруг. Одна из них сидела рядом и колола иголкой руку Чеды – снова, и снова, и снова. Она не могла пошевелиться. Кто ее удерживал? Ремни? Женщины? Пусть она не могла двигаться, зато могла кричать – и кричала, кричала, пока в ушах не остался лишь собственный вопль.

Боль от уколов перемещалась с внешней стороны ладони на тыльную и обратно, потом до запястья и вниз. Чеда сосредоточилась на ней – новая боль помогала пережить застарелую, разливавшуюся в груди и сжигавшую руку, помогала не сойти с ума, ритмичная, как голос рассказчика…

Но это и есть рассказ, поняла Чеда. Татуировка вроде тех, что набивают кочевники, чтобы поведать о своей жизни.

Значит, Стальные девы делают то же самое? Или хотят пометить Чеду как дитя пустыни, рассказать всем ее историю перед казнью?

Нет. Не позволю. Не смейте трогать меня!

Чеда пыталась бороться, но рука не сдвинулась и на пядь, лишь дрогнула слегка. Женщина с иглой осуждающе нахмурилась, нажала на запястье, и боль поглотила все.

* * *

Когда Чеда очнулась вновь, над ней опять нависала та величественная старуха с печальными глазами. Татуировки покрывали ее шею, щеки, лоб и подбородок: на лбу – полумесяц, будто у посланницы Тулатан. Плоской палочкой она легонько вбивала иглу в опухшую плоть вокруг ранки, и сперва боль как будто ушла, но вот начала нарастать, сильнее, сильнее, пока Чеда не закричала. В воздухе пахло горелым медом, как в тот день, когда Дардзада набил ей татуировку пеплом цветка… ее адишары…