Я не удостоил ее ответом. Пусть себе Нура мечтает, что бы сотворила при такой силе, как у меня, как у Тисааны. Я же мечтал о мире, в котором таких сил вовсе не существует.

Но, о чем ни мечтай, теперь всему миру известно, что я такое. И не одна Нура будет смотреть на меня по-новому. На меня глазели со всех сторон. Даже целители, думая, будто я не вижу, провожали меня долгими взглядами, в которых страх мешался с благоговением. Я, едва встав на ноги, зашел посмотреть, как проводят учения Эссани с Аритом, – и едва не сорвал им учебный бой, потому что все остолбенели, вылупив глаза.

Понемногу потрясение проходило, но я понимал, что под ним проступает неизгладимая перемена. Раньше меня уважали. Теперь все глаза горели восхищением.

Мне это совершенно не нравилось. Хотелось встряхнуть каждого, сказать: «Никого не возводи на пьедестал! Кумир не слезет с него, чтобы тебя спасти, а ты, пока глазеешь на него снизу вверх, не заметишь, что у тебя под ногами».

Эти взгляды все сильнее сжимали мне грудь. Я впервые по-настоящему понял, каково пришлось Тисаане, когда она встала перед своими беженцами.

Еще одна причина держаться подальше от войска. Тисаана.

Проходили дни, а она так и не очнулась. В комнатах Башни Полуночи, на белой постели она казалась такой маленькой и хрупкой, совсем не похожей на неприступную богиню, приковавшую к себе взгляды всех беженцев. Раны на руке Саммерин ей залечил, но остались грубые шрамы, а под ними просвечивали сквозь бледную кожу темные жилки.

– Она сильно пострадала, – сказал мне Саммерин. – И вычерпала невероятное количество магии. Ей нужен отдых.

Он был прав. Я лучше других знал, как изматывает тело магия Решайе – тем более если так много потратить. И все равно я в тревоге сидел у ее постели. В окно мне было видно, как в небе пасмурные тучи окрашиваются кровавым закатом, как наступает ночь, за ней приходит рассвет, и все повторяется сызнова, а она все не просыпалась.

Не один день прошел, пока она наконец открыла глаза. Это случилось ночью. Я сидел на стуле в своем углу, страницы книги расплывались перед глазами.

– Максантариус.

Что-то во мне оборвалось при звуках этого голоса.

Да, голос принадлежал Тисаане. Но слова были не ее. И не ее выговор.

Я поднял взгляд. Из блестящих разноцветных глаз Тисааны на меня смотрел Решайе.

Я закрыл книгу, спросил глухо:

– Где она?

– Отдыхает. Она очень устала. Как и я.

– Зачем ты здесь, если так устал?

Лицо Тисааны было спокойным, задумчивым, губы сложены, как у глубоко задумавшегося ребенка. Ни ярости, ни гнева. Для Решайе – необычное выражение.