Она склонилась и прижалась губами к шраму.
Гидеон задрожал. Все его тело изнывало от желания отстраниться, но, что бы ни вытворяла Крессида, сопротивляться он не мог.
– Будет больно, – пробормотала она.
«Больно» оказалось преуменьшением.
Боль ослепила Гидеона подобно молнии. Обожгла как пламя. Мир вокруг побелел. Его будто снова клеймили, только на сей раз не было раскаленного клейма, прижатого к коже, не было запаха горящей плоти.
А вот боль вспыхнула с прежней силой.
Казалось, еще секунду назад Гидеон сдерживался, стараясь не вздрогнуть, и вот уже он кричал что есть силы.
Казалось, его пожирает бесконечное пламя, выжигает изнутри – так, что начинаешь желать смерти или, по крайней мере, очередного тычка коленом между ног в исполнении Руны. Та боль по сравнению с этой ничего не стоила.
Он цеплялся за воспоминание о ней. О том, как упрямо она вздернула подбородок. Как старалась ранить его оскорблениями. Как запустила ему в голову бутылкой виски.
Все это не имело никакого смысла, они ненавидели друг друга, но, как только Гидеон пытался сосредоточиться на чем-то другом, боль охватывала его с новой силой, всепоглощающая, неистовая.
Так что, когда боль уступила место агонии, все его мысли устремились к одной только Руне. Он вспоминал, как пахла ее кожа, как горело дыхание от выпитого алкоголя, как зажатое между ним и стеной тело исходило жаром.
Однако вскоре даже воспоминания о ней стало недостаточно – пламя разлилось по телу, поглотив Руну, выжигая мысли о ней.
И только когда Гидеон взмолился о смерти, все прекратилось.
Крессида убрала руку, и боль исчезла. Если бы не путы, удерживающие Гидеона на месте, он бы рухнул на землю. Пот пропитал волосы и катился по спине. Все его тело трясло от боли.
Ава по-прежнему стояла у раковины лицом к зеркалу и заново наносила макияж.
Крессида подошла ближе.
– Скажи, что скучал по мне, – прошептала она, скользнув кончиком пальца по его груди. – Скажи, что не переставал думать обо мне.
Гидеон пытался замедлить отчаянно колотящееся сердце. Пытался сохранять спокойствие. Что бы ни случилось, какую бы боль она ему ни причинила, он ей не уступит. На сей раз он должен был показать себя не человеком из плоти и крови, а холодным, закаленным клинком.