Асин не могла понять, что чувствует. Идеально подходящее слово «странно» не описывало ничего, просто заполняло собой пустое пространство, растекаясь уродливой кляксой. Внутри Асин, пониже сердца, где-то в желудке, плавниками щекотались рыбы. Их она накрыла ладонью, перевернувшись на бок, под мерные вздохи уставшей Башни.

Оказалось, день, даже самый насыщенный, можно уместить в одну страницу. Удивительное и одновременно печальное замечание, от которого становилось тоскливо. Ведь так хотелось проводить с чужими мыслями чуть больше времени, но вместе с тем – не видеть в них так много мамы.

Было и то, чего ей не хватало на страницах дневника: наполненности. Он напоминал лепешку-кармашек без начинки: вроде и так вкусно, а вроде хочется чего-то добавить. Асин с удовольствием вложила бы в строки запахи, звуки, цвета, превратив сухой рассказ в самую настоящую книгу – с яркими описаниями, делающими картину завершенной, а тебя – ее участником, который видит все, разве что не имеет права голоса.

Она впервые сказала, что скоро умрет, когда родилась маленькая.

Асин – ее назвали Асин. Я наконец узнал ее имя.

Но я зову ее крошкой-булкой. Потому что похожа. Завернутая в пеленки, румяная – будто не из Маритар достали, а из печки.

Асин громко фыркнула – чтобы слышали даже птицы. Придумал тоже. Это невежливо – называть юную особу выпечкой, даже если та слишком на нее похожа.

Ни капли Маритар в ней.

Она – Каррэ, только уменьшенная версия.

Но сама Маритар почему-то твердит, что в Асин матери – ровно половина.