Слова плыли перед глазами, и Асин зло, одним резким движением даже не стерла – размазала слезы по лицу. Ее будто швыряли о скалы высокие волны с белыми коронами из пены: хотя, казалось, после очередного столкновения ей должно было полегчать. Прошлое Вальдекриза осталось позади – в старом мире и на перевернутых страницах, – и Асин встретилась с его чудовищно близким настоящим. И со своей мамой, чужой, давно исчезнувшей, но при этом словно намеренно лезущей в ее жизнь. Асин стиснула зубы – и ветерок растрепал волосы на ее макушке. Бесконечная Башня как могла гладила ее, наверняка не до конца понимая, что ее так расстроило.
– Сама не знаю, – выдохнула Асин, – как ее, вот такую, вообще можно любить?
А ее любили. Это читалось между строк. Даже пока Вальдекриз отрицал это, каждое слово его лучилось теплом, ведь чаще всего он писал именно о ней. Он звал маму чайкой – из-за смеха – и подмечал разные мелочи вроде веснушек на плечах и длинных пальцев. Асин лишь удивлялась: ну что в этом такого? Ее тело покрывают такие же мелкие, как песчинки, крапинки. Да и пальцы она не могла бы назвать короткими. Но эти мелочи видел разве только папа.
Вальдекриз же рисовал маму буквами, оставлял ее, такую раздражающе открытую и честную, на страницах дневника. Как она швыряла в аномалию листья и кружилась под разноцветными обрывками, как требовала у продавца отдать ей жареный сыр, просто так, потому что она красивая, а сыр – вкусный. Как влюбилась – в Джехайю, папу, о котором говорила почти шепотом.