Теперь он смотрел прямо ей в лицо, и видел веснушки у озёрных глаз, алеющие щёки, светлую прядь, взволнованно упавшую на лоб, так близко…

А потом Омилия вдруг поднялась на цыпочки и нежно коснулась губами его губ.

Он едва почувствовал поцелуй – и не поцелуй, лёгкое прикосновение.

– Спасибо, – шепнула она. – За то… что ты сказал. Но яне меняю решений, Унельм. Я не даю вторых шансов тем, кто обманул моё доверие. Не могу себе этого позволить. Если бы ты жил моей жизнью, ты бы понял… Кроме того… Кто-то должен помочь Строму. Не ходи в Совет Десяти. Это не поможет. Раз за дело взялась моя мать, ничего они не поделают. Но Строма не казнят – я знаю, что делать, чтобы выиграть тебе время. Теперь – иди.

– Мил…

– Иди! – сказала она твёрже, и он вдруг с ужасом понял, что она плачет. – Это приказ наследницы, Унельм Гарт. Больше мы не увидимся.

Её слова сковали льдом беседку, сад, его самого – настоящей Снежной деве и не снились такой холод, такая пустота… И Ульм ничего не мог поделать, оставаясь с этим холодом один на один, пока Омилию поглощал карнавал.

Он подобрал прозрачный кристалл, упавший с её платья, – и долго смотрел на него, прежде чем положить в карман.

Омилия. Ход

Омилия. Ход

Первый месяц 725 г. от начала Стужи

Всю дорогу до дома она смотрела в окно сухими, покрасневшими глазами, и Ведела, сидевшая напротив в карете, не решалась с ней заговорить.

Как быстро её мать ухватилась за возможность раз и навсегда избавиться от Строма – и это при том, что дочь её послушалась и не виделась с ним один на один, как владетельница и велела.

К лучшему, что она порвала с Унельмом – даже не обмани он её доверия, это следовало сделать.

Потому что рано или поздно Корадела добралась бы и до него.

Конечно, теперь ей плевать – должно быть плевать – на Унельма Гарта… И всё же она не допустит, чтобы ему причинили вред.

Проклятый Магнус! Теперь Омилия ещё больше утвердилась в том, что они с матерью действуют заодно. И так изощрённо – вместо того чтобы найти кого-то, кто убил бы его из-за угла… Они решили осквернить его репутацию, имя, память – и всё из-за неё?

Должно быть, у них были и другие причины. Как бы то ни было, она не позволит их планам воплотиться в жизнь.

Омилия вспоминала, как снова и снова соглашалась с матерью, притворялась покорной, и её лицо пылало. Вот к чему привели её покорность, её соглашательство. Она делала всё, чтобы увернуться от прямого противостояния… что ж, это не могло длиться бесконечно.