– Хорошо, – просто сказала я и ласково погладила его по щеке. – Я ловлю тебя на слове. Из этой истории ты так легко не выпутаешься, друг мой.

У меня защипало в глазах, когда его губы изогнулись в то, что, только обладая богатой фантазией, можно было истолковать как улыбку.

– Позаботься о Лупе, – потребовал он. – Она так по тебе скучала.

Я снова переместилась к сестре, после того как предельно аккуратно намазала его спину мазью. Трудно сказать, был ли от этого какой-то толк, но это лучше, чем вообще ничего не делать. Теперь Алексей снова лежал неподвижно, как разбитая скульптура.

Люмины опять приглушили свет, когда я свернулась клубочком рядом с Лупой. Перед лицом ее возможной смерти вонючая солома потеряла свой ужас. Я легла так близко к ней, что кончики наших носов почти соприкасались, и заснула.

А проснулась от того, что в мои сумбурные сны проникло бряцание связки ключей, а затем тяжелые шаги. Однако к тому времени, как я опомнилась, было уже слишком поздно.

С другой стороны решетки на меня ухмылялся грузный тюремщик. Его единственный глаз блестел от предвкушения.

– Что за пташка залетела в мое гнездо? – Он смерил меня взглядом с головы до ног и облизнул губы. Затем положил одну ручищу на решетку, и в ней появилась дверь, которую здоровяк открыл ключом. – А королева в курсе, что ты здесь? – начал наседать на меня он. – Хотя неважно, просто наблюдай, как я прикончу эту викканку. Королеве не нравится, что эта маленькая бестия такая живучая.

– Тронешь хоть волосок на ее голове – живым из этой камеры не выйдешь, – предостерегла его я.

Тюремщик лишь раскатисто захохотал, огромная грязная грудь затряслась.

– Мне угрожали ребята и посерьезнее, принцесса. Королева дала мне свободу действий. Я могу сделать это быстро или срезать кожу с ее тела полосками. Как пожелаешь. Тот, кто спустился сюда, больше не увидит солнечный свет. И вон тот, кстати, тоже не увидит. Но с кровососом я не буду торопиться.

Позади него раздался грозный рык, и палач неповоротливо обернулся.

– Ты не причинишь им вреда, а принесешь свежую солому и ведро теплой воды, – потребовал Николай, который вошел в грязную камеру с величественной грацией, как настоящий король.

Его бледная кожа будто светилась в тусклом свете, вероятно, из-за гнева, который отражался в его почти рубиново-красных радужках. Я не бросилась бежать только потому, что знала: эта ярость направлена не на меня. Тюремщик же, кажется, этого не заметил, потому что не сделал ни одного движения, ни чтобы выполнить приказ Николая, ни чтобы убежать.