«…И…н е…в и н и…с е н с о р а…с…м е т к о й…»

На что я уверенно ответила ему внутри: «Но Мартин сказал, что меток у него нет».

Мартин распахнул дверь, поправил длинный белый пиджак и скрылся, как порыв ветра на Кондактор-ден. Элементалий воды обошел стул и начал возиться с веревками на руках. Рожа у него была довольная, когда он разглядывал меня, облитую.

Не удосужившись развязать ноги, он поспешил покинуть кабинет.

– Нож и пузырек! – грубо напомнила я, и он остановился.

– В отделении изъятых вещей на третьем этаже. Сама заберешь, – усмехнулся подлец, поправляя намокшие манжеты голубой формы. – Тебя приказали развязать, но выпускать из кабинета до завтрашнего дня приказа не было.

Я подорвалась к выходу, надеясь, что смогу резко порвать путы на ногах, но эфилеан успел выйти быстрее и, захлопнув дверь, закрыл ее на ключ.

«Дерьмо! Джелийское дерьмище!»

Развязав ноги, я подлетела к двери и забарабанила по ней что есть мочи, но никто так и не открыл. Отстранившись, я попыталась выбить ее с ноги – бесполезно. Кабинет Мартина был не обычным рабочим помещением, а самой настоящей барьерской тюрьмой.

Я подбежала к окну.

«Нет, высоко. Но надо выбираться!»

Схватив стул, я с грохотом опрокинула его, закричав:

– Мы-ы-ы восста-а-а-не-е-ем и уничтожи-и-и-им Кампу-у-у-ус!

Но на вопли и грохот никто не отозвался.

– Твою мать… А-А-А-А-А-А-А-А! УБИВА-А-А-А-АЮТ!

И снова тишина. Меня заперли, как ребенка, в наказание за провинность.

* * *

На улице стремительно вечерело. Дверь никто так и не открыл.

«Касания» плети ныли, но мазь притупляла боль – гнильное спасение, не раз выручавшее меня после стычек в порту.