– Сколько всего ты помнишь? Тебе понравилось мое представление с главнокомандующим Элиасом? Хочешь знать, как больно ему было?
– Сколько всего ты помнишь? Тебе понравилось мое представление с главнокомандующим Элиасом? Хочешь знать, как больно ему было?
Гелиен зарычал.
– Очень больно. Но не так, как было нам за прошедшие века.
– Очень больно. Но не так, как было нам за прошедшие века.
– Зачем? – только и смог прошептать Гелиен.
– Зачем?
– Я только посеял зерно. Потеря деда и внутренняя пустота позволили семени дать росток. Но чтобы я глубоко пустил корни, ты должен был прочувствовать все потери. Сломаться. И кто лучше бы подошел на эту роль, как не мальн, в котором ты видел образ покойного отца?
– Я только посеял зерно. Потеря деда и внутренняя пустота позволили семени дать росток. Но чтобы я глубоко пустил корни, ты должен был прочувствовать все потери. Сломаться. И кто лучше бы подошел на эту роль, как не мальн, в котором ты видел образ покойного отца?
Гелиен закричал:
– Убирайся! Убирайся! Убирайся!
– Убирайся! Убирайся! Убирайся!
Наступила тишина.
Он продолжал сидеть на полу, обхватив руками голову и тяжело дыша. Он не пытался встать, не желал даже шевелиться.
– Ты очнулся, – раздался знакомый голос.
Гелиен отважился поднять голову.
Эрик замер возле двери. Он выглядел бодро и опрятно. На нем был графитово-серый камзол, отороченный золотом, а светлые волосы были аккуратно убраны назад.
Гелиен сразу вспомнил, что сотворил с другом, сколько боли ему причинил, вспомнил все те ужасные слова, которые срывались с его губ.
Что вообще можно сказать после этого?
Но Эрику не нужно было ничего объяснять.