Я втягиваю воздух.

Он наклоняет голову, поднеся губы к моему уху, и говорит восхитительно хриплым голосом:

– Ты поедешь со мной.

Все мои возражения тут же отпадают. Они не идут мне в голову, когда его тело оказывается так близко, и я понимаю, что не хочу.

– Признайся, – сипло произносит он, – тебе это нравится.

– Мне не… не нравится.

Он смеется, и у меня по спине пробегают мурашки.

Откашлявшись, я пытаюсь не обращать внимания на его крепкое тело и натягиваю поводья. Мы вылетаем из конюшни, пересекаем ровный заснеженный двор, минуя солдат. Они смотрят на меня, разинув рты, но не пытаются остановить.

Мы добираемся до дороги и начинаем спуск по горе. Я пытаюсь придумать какой-нибудь план и в то же время полностью поглощена мыслями о Доммике, присутствие которого так остро ощущаю.

Похоже, в последнее время я часто о нем думаю. Трудно не думать о нем, особенно когда он выводит пальцами круги у меня на животе и опускает их ниже.

Но даже это не может отвлечь меня от ужаса, который я ощущаю всякий раз, когда мне приходится ехать по этой дороге. Спуск с горы опасен, но я не поддамся унынию. Потому я отвлекаюсь с помощью прикосновения Доммика, сосредоточившись на нем, а не на извилистом склоне.

Каждый раз, когда мы наступаем на скользкий участок, он крепче прижимает меня к своему паху. Раньше я ездила в карете с задернутыми шторами, чтобы не видеть высоты. Но когда мы едем верхом, такие уязвимые, я больше размышляю о твердости, которая ко мне прижимается.

Доммик опускает руку ниже, отвлекая меня, и медленно кружит пальцами. Между ног у меня разгорается жар, и я невольно закрываю глаза, представляя, что бы произошло, если бы его пальцы спустились еще ниже.

Мне жутко хочется поерзать, и я почти приподнимаюсь, чтобы прижаться ближе…

Лошадь дергается, пронзительно заржав, и поскальзывается на льду, а я в ужасе открываю глаза. Животное спотыкается, пытаясь обрести равновесие, а я кричу, уверенная, что вот сейчас мы сорвемся с горы. Страх высоты подступает так быстро, что у меня кружится голова.

Но Доммик хватает поводья и, умело маневрируя, успокаивает лошадь, помогая ей найти равновесие. Я тяжело дышу, когда мы резко останавливаемся, и не свожу глаз с края, от которого нас отделяет всего два фута. Я сжимаю руками седло так сильно, что белеют костяшки пальцев, и вся дрожу.

– Великие боги, это было…

– Страшно? – приходит он на подмогу.

– Это ты виноват! – огрызаюсь я.

У него хватает наглости рассмеяться. Словно это не мы чуть не погибли, сорвавшись с горы.