Горе цепляется, как пиявка, высасывая из меня жизнь.

– Ну же, колокольчик Рисса. Поборись еще немного. Еще чуть-чуть.

Я думал, у нас будет гораздо больше времени, но соглашусь и на это. Черт возьми, я соглашусь на что угодно, только не на смерть. Потому что это хуже пыток.

– Капитан Озрик? – тихо произносит Ходжат.

Я смотрю на него и вижу, как одна из послушниц протягивает ему пузырек. Он берет его и с жалостью на меня смотрит.

Я тут же замираю.

– Что это?

Его покрытое шрамами лицо искажается от сострадания.

– Это поможет облегчить ее уход. Ей больно.

Я резко выпрямляюсь, опустив руки.

– Нет.

– Капитан…

– Я сказал «нет»! – Я загораживаю телом кровать, словно так могу ее защитить от него. И сделаю это, если придется. – Черта с два ты ей это дашь, – рычу я. – Она жива.

– От дыхания и боли, – говорит он, подходя ближе, и на его лице появляется решимость. – Ей не станет лучше, капитан Озрик. Она умрет. Потому мы либо позволим ей мучиться еще несколько часов, либо прекратим ее страдания и поможем упокоиться с миром.

Ходжат наклоняется, и я вижу, как он вкладывает пузырек мне в руку.

– Так будет правильно.

Правильно.

Я смотрю на пузырек. На бурлящее зелье, которое мы вливали солдатам на поле боя, чтобы избавить их от страданий.

Пузырек в моей руке крошечный, но тяжелее любой вещи, которую мне приходилось держать.

Я хочу разбить его вдребезги. Но не делаю это только потому, что у нее вырывается еще один хрип.