Потому что ей больно. Потому что она еще борется. Потому что я продолжаю ей это твердить.

Черт.

Я смыкаю пальцы вокруг стеклянной бутылочки и смотрю в напряженное лицо Риссы. Глаза жжет, словно я встал слишком близко к огню. От ее мучительного выражения в комнате будто кончается воздух.

Кажется, будто кто-то резко выдернул пробку, лишив меня силы воли. Лишив эгоистичного упрямства.

Я осторожно сажусь на край кровати. Убираю прядь ее золотистых волос и заправляю за ухо. Пламя в моих глазах продолжает тлеть.

Свеча на столике тоже горит.

Грудь Риссы поднимается и опускается, на лице – хмурая гримаса от этого прерывистого дыхания. Ее страдальческие стоны становятся громче.

У меня перехватывает дыхание, перед глазами все расплывается, но я моргаю, прогоняя пелену, чтобы увидеть Риссу.

Потому что больше не смогу ее видеть.

Она издает еще стон, а я закрываю глаза, опустив голову и чувствуя, что деваться некуда. Потому что слышу Ходжата и понимаю, что он прав. Я слышу Риссу и понимаю, что пора. Я знаю, что должен… помочь ей уйти.

Огонь в глазах опускается в грудь, и я знаю, что после обращусь в пепел. Но дело не во мне. Дело в ней. И мне нужно позволить ей перестать бороться.

Я говорю едва слышно:

– Хорошо, Желтый колокольчик.

Хорошо.

Опустив взгляд, я большим пальцем откручиваю пробку, открывая горлышко пузырька. Смотрю на жидкость. Рука дрожит. Желудок словно налит свинцом.

Но я поднимаю руку и прижимаю флакон к ее мягким губам, а затем наклоняю его.

Смотрю, как к ее губам начинает стекать жидкость.

Это чертова пытка.

Внезапно дверь распахивается, и я отдергиваю пузырек и оборачиваюсь.

В комнату входит несколько человек, и я хмурюсь.