— Я съезжу в Отрадное, изучу записки доктора, чтобы прояснить его мотивы, — сказал Стрельцов. — Тем более мне все равно придется это сделать, чтобы предоставить подробный отчет. Не каждый день один дворянин стреляет в другого при толпе свидетелей.

Виктор пожал плечами.

— Не могу сказать, что эта смерть сильно отяготит мою совесть.

Карантин сняли через десять дней. Еще через три дня Стрельцов привез к нам пухлую папку и, вручая ее мне, сказал:

— Я решил, что эти факты не повлияют на общую канву событий, но, став общеизвестными при расследовании, могут очень нехорошо отразиться на репутации вашей семьи. Незаконные дети, конечно, дело нередкое, но после скандалов, связанных с вашим батюшкой и вашим разводом, всплывшие похождения вашего деда…

— Просто добьют репутацию нашей семьи, — закончила за него я. — Но дед-то что учудил?

Исправник вежливо улыбнулся:

— Прочтите сами, Анастасия Павловна. Я уже забыл. Знаете, когда приходится держать в уме столько подробностей, каждое новое преступление затмевает собой старые дела.

— Спасибо, — кивнула я, забирая папку. — Надеюсь, правосудие…

— Не беспокойтесь, есть вещи, которыми я не поступлюсь даже ради самых добрых знакомых, — очень серьезно ответил он.

Засиживаться в гостях у нас Стрельцов не стал, понимая, что мы захотим узнать, на что он намекал. И правильно сделал. Как ни симпатичен был мне молодой исправник, я умирала от любопытства.

Самым верхним документом в папке оказалась копия докладной записки Стрельцова, в которой он коротко описывал все, что успел натворить Зарецкий. Я восхищенно покачала головой: он не исказил ни одного факта, не добавил от себя ни одной оценки, но собрано все было так, что гибель доктора от пули Виктора выглядела даже не самозащитой, а воздаянием свыше.

Дальше начиналось самое интересное. Все-таки привычка изливать душу в письмах и дневниках небезобидна: компромата на себя и других доктор хранил достаточно. Я читала одну бумагу за другой, разбирая корявые почерки, передавала каждый прочитанный лист Виктору. И с каждым он мрачнел все сильнее.

— Сочувствую, Настенька, — сказал он. — Родственники, конечно, могут быть той еще отравой, но они все равно остаются родственниками.

— Это не мои родственники, — напомнила я, улыбнувшись. Сунула нос еще в одну записку и не удержалась: — Но почему этому роду так везет на никчемных мужчин?

Наверное, потому у Настеньки и не сложилось с мужем: она привыкла видеть, что женщина распоряжается, а мужчина послушно соглашается — когда не успевает увернуться. Именно так было в семье ее деда, отца… А ее собственный супруг не собирался становиться подкаблучником.