– Пусть так, – произнесла Эсмер, – Главное ведь ощущение. Не важно, истинна эта свобода или нет…

– О, дорогая Эсмер, истинность в нашей жизни – самое главное. Невозможно ощутить свободу, если она не истинна, можно только сделать вид, – произнесла Исбэль и тут же пожалела о своих словах. Не нужны были Эсмер ее размышления, вызванные возбужденным разумом. Исбэль слишком быстро становилась взрослой и, порой, не могла удержать зрелость при себе. Эсмер же пыталась спрятаться за своей неправдой, чтобы уменьшить боль. Исбэль думала, что та запрется у себя в комнате, испугавшись такого количества мужчин в латах, ведь в памяти еще было свежо насилие и в глазах ее отражалась печаль. Однако, Эсмер почему-то сразу согласилась сопровождать ее. Она была в нежном платье цвета слоновой кости, волосы были собраны жемчужной сеткой, которую Исбэль подарила ей накануне. Жемчуг на сетке удивительно хорошо отражал очарование простого шелкового платья. Эсмер держалась скромно и стыдливо, словно выращенная в золотой клетке певчая птичка.

Они отправились в кузницу, а за спиной слышался грохот металла. Киргоф и Ульрик возглавляли процессию из десяти стражников. К кузнице вела длинная винтовая лестница, уходящая в небо. Исбэль боялась ее в детстве, но, когда Кассу, ее погодке, пришло время заниматься боями на мечах, стала подниматься за ним, преодолевая страх и ужас. Помнится, принцесса всюду ходила за ним хвостиком и если уж он так резво взлетал по этим ступеням, то и ей это под силу, решила она. Над головой светлело небо, и до него можно было дотронуться руками; море тоже прощупывалось с легкостью, протяни ладонь – зачерпнешь пенистую горсть наплывающих на песок волн. Эсмер хваталась за толстый деревянный парапет, стараясь не оглядываться. Впервые она ощущала, будто летит – по обе стороны от лестницы, вбитой в гору, не было ни одной постройки, только колючие кусты можжевельника тянулись вниз по горе, изредка теряясь в густой зеленой траве. Исбэль то и дело поглядывала на рыцарей внизу: ей было смешно, но она твердо решила держать себя в руках, не хихикать и не думать о том, что вороненые рыцари сильно смахивают на гусениц черного махаона: такие же толстые и неповоротливые на этих крутых ступенях.

Когда осталось всего-навсего ступеней десять, Эсмер мертвой хваткой вцепилась в серое дерево и замерла:

– Я не могу идти дальше, – онемевшим от страха голосом прошептала она, – Здесь везде небо! Над головой небо и под ногами небо, мне очень страшно…

– Эсмер, дорогая, – Исбэль и сама себе удивлялась: рядом с Эсмер она становилась по-настоящему взрослой, стараясь защитить милое дитя, как она про себя ее называла, – В том то и дело, что это всего лишь небо! А если подумать, не всего лишь, а целое небо! То, что причиняет вред, имеет клыки, зубы и руки, я точно это знаю. А небо… оно дом для птиц и ласковый ветер, только и всего, – произнесла Исбэль голосом нежным, словно шелест листвы, – Если боишься – просто зажмурься, я поведу тебя за руку. Только не оглядывайся назад, если у тебя закружится голова, ты можешь упасть прямо на наших доблестных рыцарей, тогда уж мы точно услышим громкий грохот! – последнюю фразу говорить не стоило, Исбэль поняла это в самый последний момент, наблюдая, какими большими становятся прозрачно-серые, словно талый лед, глаза Эсмер. Лучше бы она зажмурилась, подумала Исбэль, ведь такими большими глазами много видишь, а от страха видишь еще больше, делая все только хуже.