Возвращался Реборн с тяжелым сердцем. Отец так и не обнажил своего меча, но разрезал его душу до самых костей. Он знал, что рана эта будет сопровождать его до самой смерти.

Повсюду горели факелы. Столица оживала. Корабли Восточников заполняли гавани, приставая к причалам. Столица наводнилась гостями, и, не способная вместить всех, принимала их прямо на пляжах. Бронзовокожие воины купались в морской пене волн, удивляясь множеству мелких водорослей, горящих синим холодным огнем. Близилась зима и пляжи вспыхнули голубым светом, приливные волны горели изнутри, сквозь толщу воды. Гости разводили огромные костры, то тут, то там видневшиеся на пляжах, огромные быки, свиньи и всякая дичь крутились на вертелах, наполняя животы. Восточники отмечали победу так и не свершившегося боя.

Реборн зашел за стены замка уже глубокой ночью. Во дворе расположили раненых, их было много, в темноте Реборн даже не мог рассмотреть, насколько. Сир Хардрок мельтешил между рядами солдат вместе с Верноном. Пожилой клирик скептично относился к холодящей мази, сразу почувствовав конкуренцию своему методу врачевания. Он гневно запахивал полы своего широкого халата и покачивал головой, когда Хардрок давал солдатам жевать дурман-траву, а потом смазывал их кожу мазью. Сухие жилистые щеки Вернона нервно дергались, когда он гонял Сестер Храма, дабы те успевали смачивать повязки экстрактом дурман-травы, который он выделил из ее листьев еще несколько месяцев назад. Он считал, что наложение сока поверх раны несет гораздо меньше последствий для сонного разума воина, а Хардрок утверждал, что эти воины по обыкновению своему так много закладывают за воротник, что от одного применения травы во внутрь ровным счетом ничего не изменится. Реборн даже припоминал, что лекари подрались по этому поводу. Длилась эта схватка недолго, правда, обоим после нее пришлось подстричься.

– Живой! – услышал Реборн знакомый голос визжащей женщины, – Живой! Я знала!

Она кинулась к нему, выбежав во двор. Исбэль мчалась мимо пылающих факелов, мимо перепуганных Сестер, мимо серого камня и уставших от долгого дня лошадей. Когда она прыгнула, Реборн поймал ее прямо в воздухе. Руки ее сомкнулись на его шее, а огненные локоны окутали латные плечи и голову. В нос ударил знакомый запах лаванды и вербены. Исбэль прижалась к его щеке своей щекой и Реборн почувствовал, как ее соленые слезы щиплют мелкие раны на его коже. Эта приятная боль растворяла тяжесть в его груди. Она таяла, словно лед под полуденным весенним солнцем, ласковые лучи оставляли теплоту в сердце.