Я обрушила на него Тьму и начала выкачивать из него всё, что делало его сидхом. Он родился таким — значит, это было сродни попытке выскрести костный мозг. Невозможно. Больно. Противоестественно. Он кричал, бился, извивался.

Но я продолжала. И продолжала. Пока не убедилась, что он стал настолько человеческим, насколько вообще возможно.

Тогда я силой разжала его рот и вложила лепесток внутрь.

— Съешь, пожалуйста, — произнесла я очень спокойно.

Он попытался выплюнуть — не позволила. Тьма сжала его челюсть, не давая закрыться, а потом перекрыла доступ к воздуху настолько, чтобы он понял: легче проглотить, чем сопротивляться.

И вскоре пришли симптомы. Я наблюдала за ними медленно, методично. Без спешки.

Я не сморщилась, когда он начал рвать — сначала едой, потом только желчью. Не вздрогнула, когда его речь превратилась в бред, потому что он больше не мог складывать слова. Просто ждала, пока его сердце начнёт замедляться… всё медленнее… и медленнее…

И когда он уже корчился в предсмертных судорогах, я отозвала Тьму и вернула ему магию.

Фэйская кровь исцелила его куда быстрее, чем мне хотелось бы, но агония успела оставить следы на его когда-то прекрасном лице. Его плащ был залит рвотой. Руки — те самые, что вечно сияли кольцами — дрожали, как у старика.

Это было самое близкое к старости и болезни, что он когда-либо испытает.

— Это… ничто, — сказала я ровно. — Потому что ты жив. А вот многие — нет. Вы поступили здесь точно так же, как армия в На Сиог. Вы смели всё, не разбирая, кто перед вами. А герцог и его свита? Это ровно то, чем занимается Дикая Охота. Я это видела — не раз. Скажи мне, Волунд, как это должно спасти королевство?

Он скривил губы в снисходительной улыбке — и этот жест прорвал стену отупения, охватившего меня.

Слюна смешалась на его подбородке с чёрной жидкостью, сочащейся из разорванных пирсингов.

Говорил он сипло, прерывисто:

— Прежде чем что-то чинить, нужно… сделать куда больше. Больше вреда. Больше крови. Иногда это необходимо. То, что Двор сделал с сидхами за века — не забудется. Они должны заплатить. Тебе жаль крестьян? Скажи мне, сколько из них подняли бы руку, чтобы спасти тебя, если бы тебя схватили и повесили прилюдно? Сколько бы хоть раз взглянули на твой труп, если бы тебя посадили на кол за то, что ты сидха? Они оглохли и ослепли ко всему, что не похоже на них. Мы для них — не живые, не чувствующие. Я хочу, чтобы это изменилось. Чтобы они раскаялись в той жизни, которой жили до сих пор. Чтобы почувствовали себя такими же маленькими и беспомощными, какими они нас заставляли быть веками. Те, кто поймёт — выживут. Остальные… Достаточно посмотреть на этот город. Пример — лучший учитель. Не так ли, Инициаторша?