– В каком-то смысле да.

– А остальных девушек?

– А какая вам разница? Ещё пара душевных бесед с господином Жилкиным, и я признаюсь в убийстве императора Александра.

– Это случилось сорок лет назад, вас ещё на свете тогда не было.

– Вот видите, какой я закоренелый преступник. Ещё в утробе не образовался, а уже злоумышлял смертоубийства направо и налево.

– Всё шутите. А вас ведь теперь петля ждёт. За содеянное.

В ответ Язвицкий внезапно заговорил по-английски:

– So rantingly, so wantonly,So dauntingly went he,He played a spring, and danced it roundBelow the gallows-tree[64]

– Что это?

– Странно, что Бёрнса так мало переводят на русский. В нём ведь столько живости, так называемого народного духа, к которому так любят обращаться и наши поэты.

– Вы уходите от темы.

– Разве? Я как раз в неё всецело погружён. Пожалуй, стоит перевести эту прекрасную балладу о шотландском разбойнике, пока есть время. «Macpherson’s Farewell», так она называется. Знаете, накануне казни он сочинил музыку и слова, а Бёрнс придумал новую версию. Я напишу свою. Что-нибудь про веселье и отчаянность там непременно будет. Спою перед виселицей. Или последнюю папироску попрошу. Пока не решил.

– Вы из своей смерти хотите устроить шоу?

– Хочу, чтобы меня запомнили.

– В этом можете не сомневаться. Вас запомнят как чудовище, убившее десять невинных женщин. Я зашёл лишь удостовериться, что Жилкин поступил правильно.

– Очень убедительный полковник. – Язвицкий ощерил рот, в котором не хватало уже нескольких зубов. – Не то что вы. Но вы ещё научитесь, лейтенант Самарин.

«А может, и вправду признание из него выбили насильно?» – засомневался вдруг Митя, но затолкал эти подозрения поглубже и вспомнил о просьбе Нечаевой:

– И ещё… Полина просила передать, что она вам верит, несмотря ни на что.