– Куда! – запоздало бросился к нему Петрович, а за ним и Михалыч. – Стекло, чтоб тебя, скотина, не трожь!

Гигантское стекло треснуло и с неуместно весёлым звоном рухнуло вниз, разбиваясь на маленькие осколки. Под светом фонаря они блестели и переливались гораздо ярче и красивее, чем обледеневшие булыжники.

(Жертва № 11. Константин Коровин, «Портрет хористки»)

* * *

Шестнадцать… Семнадцать… Восемнадцать. Всё. Дрожь в руках стала невыносимой, и Митя рухнул на пол, пытаясь отдышаться и прийти в себя.

Восемнадцать отжиманий. Прямо мировой рекорд. Хоть сейчас на Олимпиаду.

Дмитрий полежал ещё минуту и направился в душ. Ничего, несколько недель, и форма восстановится. А шрамы… Сыщик извернулся, пытаясь рассмотреть в зеркале исполосованную спину. Бог с ними. Было бы хуже, если бы спереди посекло. А на спину кто смотреть будет?

Но Соне, конечно, в таком виде показываться пока нельзя. Худой, одежда висит как на вешалке, сил нет даже гирю несколько раз поднять. Хорошо, что Ламарк разрешил побыть дома, восстановиться.

– Митрий Саныч, завтрак готов! – донеслось с кухни.

Прислуга Даша, увидев нанимателя после выхода из больницы, только сокрушённо всплеснула руками и принялась деятельно хлопотать, не принимая никаких возражений. Теперь она приходила каждое утро – готовила еду, стирала, наводила порядок, бегала за лекарствами… И Митя был ей благодарен, понимая, что сам вряд ли бы справился.

Готовила Даша просто, но сытно. Вот и сейчас она поставила перед Митей тарелку с дымящейся кашей и стопку блинов.

– Газет ещё свежих прихватила, – сообщила служанка и, потупив глаза, добавила: – А кофий опять убежал, не уследила.

Кофий прислуга считала варварским питьём и каждый раз то проливала, то просыпала, то не могла по уму сварить. Митя подозревал, что все эти происшествия носили не случайный характер.

– Спасибо, Дарья. Значит, снова чаю попью.

Митя схватил блин, пододвинул к себе газету и замер. На первой полосе «Московского листка» смотрел с фотографии Язвицкий в наручниках. Гигантские буквы занимали почти треть страницы: «ВИЗИОНЕР ПОЙМАН! ДУШЕГУБ ВО ВСЁМ ПРИЗНАЛСЯ!» Дмитрий бросил взгляд в конец статьи, где стояло имя автора. «Щегол». Ну разумеется. Уже знакомый проныра журналист Чижов. Его стиль.

В заметке Щегол, прибегая к живописным метафорам и неуместной патетике, в красках описал сцену обнаружения последней жертвы в витрине магазина «Елисеевский» и драматическое задержание Язвицкого на месте преступления:

«…душегуб, державший в страхе Москву весь текущий год, уже сознался в причастности к убийству натурщицы Зинаиды Плещеевой, с которой состоял в любовной связи. Какой трагичный конец! Юная прелестная дева доверилась жестокому негодяю, который не только похитил её наивное сердце, но и забрал полную надежд и мечтаний жизнь. Сейчас преступник даёт признательные показания по обстоятельствам смерти других жертв. Убеждён, что вскоре мы узнаем все страшные подробности этой чудовищной истории.